Сыновья

Так она говорила, узнав, что Цветок Груши учится у монахинь, которые живут в монастыре близ старого дома. И теперь Цветок Груши спросила невестку; хорошенькая служанка скоро вернулась и сказала, оглядываясь по сторонам, не ушел ли без нее молодой слуга:

— Моя госпожа просит тебя войти и подождать в большом зале. Она выйдет, как только отсчитает на четках те молитвы, которые она дала обет читать каждое утро.

Цветок Груши вошла в большой зал и села на боковое место у самых дверей.

Случилось так, что Ван Старший встал в этот день очень поздно, потому что накануне был на пиру в одном из лучших чайных домов города. Пир удался на-славу, вино подавали самое лучшее, и за стулом каждого гостя стояла хорошенькая певица, нанятая для того, чтобы наливать гостю вино, развлекать его пением и болтовней и всем, что могло бы ему понравиться. Ван Старший много ел и выпил больше обычного, и его певица была хорошенькая лепечущая девушка не старше семнадцати лет, но кокетничала она так умело, словно была взрослая женщина и давно уже привыкла к мужчинам. Ван Старший так усердно пил, что даже утром не мог хорошенько вспомнить, что же произошло накануне, и вышел в зал, улыбаясь, зевая и потягиваясь, не замечая, что в зале есть кто-то, кроме него. Правда, глаза его плохо видели в то утро, потому что он думал о маленькой девушке и, улыбаясь, вспомнил, как она дразнила его и, засовывая холодные пальцы за ворот, щекотала ему шею. И вспоминая об этом, он говорил себе, что нужно спросить приятеля, который был хозяином на вчерашнем празднике, где живет эта девушка и из какого она дома, и тогда он разыщет ее и познакомится с ней как следует.

Громко зевая, он заломил руки над головой, а потом, похлопав себя по ляжкам, чтобы прогнать сон, начал лениво прохаживаться по залу в шелковой нижней одежде и в шелковых туфлях на босу ногу. И тут взгляд его неожиданно упал на Цветок Груши. Да, она стояла прямая и тихая, как тень, в своем сером халате.

Увидев ее, он так удивился, что руки у него сразу опустились и зевок прервался на половине. Когда Ван Старший понял, что это действительно она, он закашлялся смущенно и сказал довольно вежливо:

— Мне не говорили, что тут кто-нибудь есть. Моя жена знает, что ты здесь?

— Да, я просила сказать ей, — ответила Цветок Груши, кланяясь. Потом, в нерешимости, она подумала: «Не лучше ли начать сейчас и высказать все, что я хотела, ему одному?» И она заговорила быстро, гораздо быстрее обычного, и слова ее торопливо, одно за другим, сыпались из ее уст:

— Но ведь я пришла к старшему господину. Я в отчаянии, я просто не могу этому поверить. Мой господин говорил: «Землю нельзя продавать». А вы ее продаете, я знаю, вы продаете ее.

И Цветок Груши почувствовала, что слабая краска медленно приливает к ее щекам, и так рассердилась вдруг, что едва могла удержаться от слез. Она закусила губы и, подняв глаза, взглянула на Вана Старшего, хоть и ненавидела его так, что только ради Ван Луна могла заставить себя взглянуть ему в глаза; а посмотрев, все же не могла не заметить, какая противная жирная шея видна из-под его расстегнутого халата, какие мешки висят у него под глазами и какие у него оттопыренные, толстые и бледные губы. Заметив, что она не сводит с него глаз, он смутился, так как всегда боялся чем-нибудь рассердить женщин, отвернулся и приличия ради сделал вид, что застегивает воротник. И обернувшись через плечо, он торопливо сказал:

— Ты слышала пустые сплетни, это тебе, должно быть, во сне приснилось!

Тогда Цветок Груши сказала так резко, как ни разу в жизни еще не говорила:

— Нет, не приснилось, я слышала это от человека, который не станет лгать! — Она не хотела говорить, от кого узнала о продаже земли, чтобы отец не избил бедного горбуна, и продолжала, не называя имени мальчика: — Удивляюсь, что сыновья моего господина не повинуются его воле. Я слабая и недостойная женщина, но не могу молчать, — так вот я говорю вам, господин мой отомстит за себя! Он ближе, чем вы думаете, душа его все еще витает над его владениями, и когда он увидит, что землю продали, то сумеет отомстить за себя ослушникам-сыновьям!

Она говорила так странно, и глаза у нее стали такие большие и суровые, а голос звучал так холодно и твердо, что смутный страх охватил Вана Старшего. Правда, напугать его ничего не стоило, несмотря на большой рост и толщину. Ни за что на свете он не пошел бы ночью один на кладбище и втайне верил всему, что рассказывали про духов; вслух смеялся громким неискренним смехом, а в душе верил. И он поспешно ответил ей:

— Продано совсем немного, да и то из доли младшего брата, — ему нужно серебро, а земля солдату не может понадобиться. Больше мы ничего продавать не станем, обещаю тебе.