Сыновья

Кат предложила поехать в Бланкенезе. Если будет хорошая, солнечная погода, они полежат на пляже, а пойдет дождь, посидят в ресторане.

— У тебя ведь ни пфеннига в кармане, верно? Могу дать тебе взаймы сто марок. Как раз сегодня я получила жалованье. Но под конец месяца верни мне их. Сбережений у меня нет.

V

Было уже поздно, когда Вальтер пришел домой, но избранник его сестры, следовательно, его будущий шурин, все еще сидел в столовой. В ту минуту, когда Вальтер входил в комнату, он гладил Эльфриду по голове. Она недовольно морщилась. Видно было, что ей неприятна его ласка.

— Пауль! Пауль Гель, мой жених!

Вальтер поздоровался и подумал: «Похож на бухгалтера. Жидкие волосы, и кровь, видно, жидкая». Но большие светлые глаза придавали облику Геля выражение чистосердечия. Как Вальтер вскоре убедился, жених его сестры был очень боек на язык.

— Откровенно говоря, господин Брентен, я со страхом ждал дня, когда вы вернетесь.

— Да что вы? Почему так?

— Теперь мы изгнаны из рая.

— Как это понять? — спросил Вальтер.

— Нам пришлось освободить вашу комнату.

— Ах, вот оно что! Тогда вам, вероятно, было бы приятнее, если бы я оставался в каталажке, не так ли?

— Надеюсь, вы не поняли меня превратно? — ответил, смеясь, Пауль Гель. — Мы, разумеется, все рады, что вы дома.

— Где ты спишь теперь? — спросил сестру Вальтер. — В спальне?

— Нет, здесь, в столовой, на диване.

— Да это же, несомненно, только временно.

— Почему? Разве ты собираешься переехать куда-нибудь? — спросила Эльфрида.

— Полагаю, что вы скоро поженитесь, — отпарировал Вальтер.

— Об этом не может быть и речи, пока я не буду знать его как облупленного.

— Но, Эльфи, мне кажется, ты достаточно знаешь меня?

— Уж лучше я буду спать на полу, чем навеки сделаю себя несчастной!

— Несчастной? Не-сча-стной? — в ужасе воскликнул Пауль Гель. — Эльфи, как ты можешь говорить такое? Я уверен, ты вовсе и не думаешь так. Ты отлично знаешь, что со мною будешь счастливейшей женщиной на свете. Да что значит — будешь? Ты ведь сама…

— Перестань, пожалуйста! Меня воротит от твоих медовых речей.

— Эльфи! Эльфи!.. — умоляюще протянул Пауль, снова пытаясь погладить свою невесту по голове.

Вальтер оставил молодую чету наедине и ушел в свою каморку, которую мать к его приходу обставила и убрала так, точно он и не покидал ее. На полке, висящей на стене, его книжная сокровищница — несколько томиков Гейне и Леонгарда Франка, книги по истории — Минье, Кропоткин, Циммерман, четыре тома Свифта и Дон-Кихот, несколько книжечек дешевого издания Реклам. Над полкой — цветная олеография — копия с картины Давида «Смерть Марата». Вальтер проверил, все ли на месте, и увидел, что не хватает книги о Советском Союзе и труда Ленина «Государство и революция».

Его комната была меньше тюремной камеры, где он год просидел. Но Вальтер не знал на земле уголка, который был бы ему милее этого. Много ночей провел он в тишине и одиночестве, сидя за маленьким письменным столом над трудами по истории и всем своим существом вживаясь в победы и поражения, в самую жизнь давно ушедших поколений. В этой комнатушке он изучал события великой буржуазной революции во Франции, а по книгам Энгельса и Циммермана знакомился с немецкой крестьянской войной. В последние месяцы перед арестом он по совету Тимма читал Маркса — «Восемнадцатое брюмера» и «Классовая борьба во Франции», а также некоторые произведения Ленина, тогда впервые появившиеся на немецком языке. На заводе, стоя за токарным станком, он всегда с радостным нетерпением ждал часа, когда сможет вернуться к любимому занятию.

Наутро Вальтер, лежа в постели — мать, слышал он, уже хозяйничала на кухне, — мысленно намечал ближайшую программу действий. Прежде всего он, разумеется, отправится на биржу труда. Может, удастся все-таки раздобыть работу, а если нет, то, по крайней мере, получить несколько марок пособия по безработице. А пока Вальтер, помимо своей коллекции почтовых марок, решил, скрепя сердце, загнать все четыре тома Свифта и том Кропоткина.

Прежде чем пойти на кухню умыться, он отсчитал двадцать марок и положил их, как неприкосновенный фонд, в толстый том Циммермана. Из оставшихся денег приготовил одну пачку в двадцать марок и отдельно пачку — в пятьдесят.

— С добрым утром, мама!

— С добрым утром, сынок! — Мать обняла его. — Ах, как хорошо, что ты снова дома!

— Вот тебе, мама, двадцать марок! Мой первый вклад в хозяйство.

— За это спасибо! — воскликнула она и положила деньги в кувшинчик, стоящий в кухонном шкафу.

Папаша Брентен уже сидел в кресле у окна и думал свою думу.

— Здравствуй, папа! — поздоровался Вальтер, войдя в комнату.

— Здравствуй, парень. Ну, как спалось в первую ночь дома?

— Отлично! Что такое свобода, знает по-настоящему тот, кто побыл в шкуре заключенного.

— Свобода! Хороша свобода! Все мы заключенные. Только размеры нашей тюрьмы создают иллюзию свободы.

— Да ты, отец, на старости лет стал философом, — весело воскликнул Вальтер. — Но, пожалуй, ты прав… Вот пятьдесят марок. Полагаю, они пригодятся тебе.

Вальтер положил деньги отцу в руку.