Сыновья

Он сидел, оглядывал комнату, свою комнату. Все на прежнем месте: стулья, раздвижной стол, шкаф с резьбой, стенные часы, выигранные на лотерее, устроенной как-то в «Майском цветке», картина со львом и ребенком. Вот фотография: он и Фрида женихом и невестой. Никаких перемен за минувший год, ровно никаких. Разве только ковер немножко истрепался. И удобного кресла по-прежнему не хватает. После войны он купит кресло. Непременно. Это будет его первое приобретение. Неужели уже больше года, как его вырвали отсюда? Здесь ничего, решительно ничего не изменилось, а в его существовании все, все перевернулось вверх дном. Его жизнь в казарме — наполовину цыганская, наполовину каторжная. Там его учили ходить, учили стоять, вымуштровали так, что он по команде смотрел направо, налево или прямо; он и дышать-то стал, как предписано, ибо дышать разрешалось только так, как положено по уставу. Если ему хотелось в этом сумасшедшем доме хоть на мгновение почувствовать себя человеком, он должен был оплачивать такое удовольствие сигарами, как оплатил золотом и этот свой первый отпуск. Одели его в форму с медными пуговицами и с золотым кантом на петлицах. Если бы ему продели через нос кольцо, пришлось бы и это стерпеть. Как часто за прошедший год он готов был растерзать себя, и тем более — всех остальных! Каких только картин мщения не рисовала ему разгоряченная фантазия, когда он изнывал от бессильного отчаяния! С первого же дня его смертельным врагом в казарме стал унтер-офицер Кнузен, Адам Кнузен, трактирщик из Брамфельда. Сколько раз Карлу Брентену снилось, что он вместе с добрыми друзьями и помощниками буквально стирает с лица земли этого Кнузена, а заодно и его трактир. В последний раз, когда ему снилось такое сладостное побоище, он победоносно огляделся и, убедившись, что все основательно измолочено, вдруг с величайшим изумлением обнаружил, что вместе с ним дрались Пауль Папке и Густав Штюрк. Они? Это показалось ему таким невероятным, что он сразу проснулся…

Фрида просунула голову в приоткрытую дверь:

— Вода готова, Карл, можешь помыться. Костюм я уже достала.

Брентен задумчиво посмотрел на жену. Она тоже не изменилась. А впрочем… Да, как будто помолодела, стала живее. Лицо спокойное, даже веселое. Быть может — нет, даже наверняка, — она совсем неплохо себя чувствовала на положении соломенной вдовы.

II

Гренадерская форма, словно куча тряпья, валяется в углу за платяным шкафом; Карл Брентен, в летнем светлом костюме, помахивая тростью, важно прохаживается по дому взад и вперед, из столовой по коридору в кухню, где Фрида готовит ужин, из кухни опять в столовую, потом в комнатку Вальтера и по тому же маршруту — назад в кухню. В коридоре висит зеркало, и каждый раз, проходя мимо, гренадер Карл Брентен с восхищением смотрит на Карла Брентена штатского и приветствует его самодовольной, счастливой улыбкой. Он расправляет плечи, потягивается, вертит ничем не стесненной шеей, свободно и легко дышит. Какое наслаждение! Нет никого, перед кем нужно стоять навытяжку. Никого, кто может свирепым окриком остановить его. Никто не сунется с обыском в его тумбочку и назавтра не пошлет на штрафное учение. В полном блаженстве от сознания вновь обретенного человеческого достоинства, он закуривает гаванскую сигару и каждый раз, проходя по кухне, бросает — о чудеса! — ласковое словцо Фриде. На сковородке шипит говядина. Звенит посуда. Ноздри щекочет аппетитный запах лука.

— Все получил в обмен на сигары, — говорит он, вдыхая кухонные ароматы. — Мясо, яйца, консервы — решительно все. Две буханки солдатского хлеба я украл, форменным образом — стащил. Каптенармус этого не заметит, потому что сам ворует направо и налево.

И вот он уже снова в коридоре и, размашисто вскидывая трость, радостно улыбаясь душке штатскому в зеркале, степенно прогуливается по дому.

— А хлеба, кстати, у вас достаточно? — кричит он из коридора.

— О достатках мы давно забыли, — слышится в ответ из кухни.

Он быстро возвращается.

— Даже в Нейстрелице, — говорит он, — всего в обрез. В свой «день половой гигиены» наш каптенармус кладет в рюкзак скамеечку для снимания сапог и буханку солдатского хлеба. Он…

— Что значит «день половой гигиены»? — прерывает его Фрида.

— Тот день на неделе, когда он… ну, гм!.. Когда он отправляется к известным женщинам. Цена — буханка хлеба.

— Вот как. А какой день в неделе был у тебя «днем половой гигиены»?

— Не болтай чепухи. Разве я из таких?

Он снова подходит к зеркалу и из коридора кричит:

— Разве я мог бы тогда притащить домой четыре буханки?

Она в ответ из кухни:

— Так ведь ты стащил их!