Сыновья

Эльфрида, девушка с золотистыми косами, светлыми глазами и бойким язычком, подошла к нему и сказала:

— Господин Шибек, так как вы не пожелали обсуждения вашего доклада, мы решили честно и откровенно выразить наше мнение.

И она протянула букет ласково улыбающемуся докладчику.

— О, большое спасибо, дитя мое!

Но как только завернутый в папиросную бумагу букет оказался в его руках, лицо его вдруг перекосилось и сильно побледнело.

Дрожащими руками сдернул он бумагу и выронил содержимое свертка на пол.

Капустный кочан покатился по паркету — самый обыкновенный кочан белой капусты.

— Бес-совест-ные!

Шквал аплодисментов. Восторженные возгласы, смех, визг, топот…

IV

…Ввысь смотреть, вперед стремиться!

Юность в нас кипит, искрится!

С пением шагали группы девушек и юношей по городу, объятому ночным безмолвием. Веселый финал вечера, немой, но выразительный и обдуманный протест аудитории, бегство незадачливого наставника молодежи создали у всех приподнятое настроение.

Но у Отто Бурмана осталось какое-то неприятное чувство, нечто вроде угрызений совести. Правильно ли они поступили? Не вразрез ли с собственными принципами? Доклад был действительно сплошной белибердой, но разве не существовало иных способов выразить свой протест? Если бы этот тупица не отказался наотрез от прений! Впрочем, черт с ним, с этим поборником «тевтонского духа». Так ему и надо!

У Вальтера не было ни малейших угрызений совести. Доклад этот — чистейшая наглость! Всякая дискуссия была бы бесполезна — с круглыми идиотами нечего и спорить. То, что молодежь ясно и откровенно выразила свое мнение, отнюдь не повредит. Самая широкая терпимость имеет свои границы.

Вальтер и Рут вскоре расстались с товарищами, им хотелось остаток пути пройти вдвоем. Девушке показалось, что Вальтер рассеян и раздражен.

— Что с тобой, Вальтер? — спросила Рут. Таким она еще никогда его не видела.

— Ах, знаешь…

И он стал рассказывать, как тетушки и дядюшки осаждают их дом, что ни день, приходят, льстят и лицемерят, хвастают, пьянствуют.

— Я не преувеличиваю, Рут, поверь мне. Они жужжат вокруг отца, как навозные мухи. Выжимают из него все, что можно, а потом обливают грязью. Он не хочет понять, что у них на уме только одно — использовать его.

И Вальтер рассказал несколько эпизодов, которые произошли недавно, не думая о том, что большинство персонажей Рут знает только по именам и, разумеется, она всего понять не может. Ей показалось, что он сверхчувствителен и многое преувеличивает.

— Не случайно, например, — рассказывал Вальтер, — бывший приятель отца Папке вьется вокруг него, как Мефистофель, льстит ему без зазрения совести, все уши прожужжал своими просьбами. И вдруг он стал главным администратором в Городском театре. Подумать только — Папке! Никого другого уж и не нашли! Несомненно, он обязан этим только отцу. Мало того. Говорят уже, что брат отца назначается директором таможни. Этот кайзеровский верноподданный, который у нас за столом сам назвал себя убежденным консерватором, который долгие годы был в смертельной вражде с моим отцом только потому, что тот — социал-демократ! А теперь он делает карьеру как брат моего отца! Все они заставляют отца хлопотать за них, и он идет на это. И еще одно… В последнее время мой старик стал снабжать сигарами Дом профсоюзов. Разумеется, и Шенгузена. Понимаешь — значит, они помирились, прошлое забыто. Отец подает руку всем своим бывшим врагам, как будто между ними никогда ничего и не было. Я задыхаюсь в этой затхлой атмосфере. Тошно мне на все это смотреть. Невыносимо!

— А ты не говорил с отцом?

— Говорил. Да разве его вразумишь? Когда уж ему нечего возразить, он отвечает окриком. И еще разыгрывает обиженного. Я спросил его, понимает ли он, с кем мирится? Видит ли, что это паразиты, которые сели ему на шею? Но он упрям как бык. Плетет даже какую-то чушь о родственных чувствах, о преданности родным и друзьям. И самое невероятное: он не замечает, как у него постепенно ускользает почва из-под ног; зато шенгузены, вильмерсы, папке с каждым днем чувствуют себя увереннее и тверже. Ведь с ума можно сойти, когда слышишь, что в Берлине поднимает голову открытая контрреволюция; что опять военщина забирает власть в свои руки и вводится военное и осадное положение.

— Ах, Вальтер, — с улыбкой успокаивала его Рут, — чего ради ты так горячишься? Пусть каждый поступает, как считает правильным. Все равно события идут своим путем!

— Ну, и к чему же мы с такими рассуждениями придем? — спросил Вальтер.

— Чего ты хочешь? Ведь отец-то твой тоже рабочий?

— Он мелкий буржуа.

— Он член Совета рабочих и солдатских депутатов!

— Вот в Совете рабочих и солдатских депутатов и засели мелкие буржуа.

— Ты требуешь от людей большего, чем они могут дать.

Странно, то же самое, почти слово в слово, сказала ему вчера мать. Если так, значит, конец мечте о социалистической революции! Значит, великая историческая возможность упущена…

— Что ты так приуныл? — Рут погладила его по руке. — Почему ты все принимаешь так близко к сердцу?.. Скажи, когда мы пойдем в театр? Хотелось бы в Камерный. Как ты на этот счет?