Сыновья

Через трое суток он прибыл в Минусинск. Пристань переполнена людьми и подводами. Выждал, пока рассеются пассажиры и встречающие, незаметным сошёл на берег. Сегодня ему хотелось быть невидимым для людей. На извозчике прикатил в двухэтажную рубленую гостиницу. Завтракать не стал: волнение подступало к горлу. Перво-наперво пошёл посмотреть мучной лабаз дяди. У его ворот четыре подводы. В проём тяжко входили грузители с кулями на спине, а оттуда возвращались с белыми от муки затылками. Один стоял на подводе. Он легко забрасывал кули на спины чуть пригнувшихся мужиков. Подводы менялись одна за другой. У лабаза постоянно вертелись люди. «Надо ждать вечера», – решил Александр и примостился у заплота покурить. До обеда насчитал десять телег, разгрузившихся в Акимов балаган. «Значит, и после обеда будет не менее», – прикинул он. Затем сходил пообедал и снова засел у заплота. Выжидал, когда закончится вереница подвод. Солнце клонилось к закату, удлиняя тени. «Слава Богу, солнце скрылось. Хоть в теньке посидеть. А то из-за этого Акима потом изойдёшь, – думал Сотников, вытирая лоб и шею. – И мушва надоела, хуже наших комаров».

К вечеру, когда последняя порожняя подвода и стайка грузителей покинули балаган, Александр Киприянович, оглядываясь, вошёл в дверь. Склад наполовину забит штабелями кулей с мукой. В маленькое единственное окошко, посаженное на фронтоне, почти у самого потолка, пробивался угасающий дневной свет. Он падал на стол, за которым сидел человек и перебирал бумаги. Рядом стояла недопитая бутылка водки и горящая керосиновая лампа. Сотников закрыл дверь на засов. На скрежет запора человек повернул голову:

– Мужики, поздно! Сегодня боле не принимаю!

Александр Киприянович поставил у двери саквояж.

– Плохо встречаешь гостей, дядя Аким! Али не рад встрече?

Он по-хозяйски прошёл меж штабелей – нет ли там грузителей – и, вернувшись, подошёл к столу.

– Что ты здесь ходишь, мужик, как хозяин? – Аким поднялся из-за стола. – Не Сотников ли тебя прислал?

– Сотников! Только не Пётр Михайлович, а покойный братец его!

Аким прибавил фитиля в лампе и только сейчас узнал незваного гостя. От неожиданности снова сел. Забегал глазками, словно собирался пуститься наутёк. Потом надел очки и дрожащими пальцами принялся за самокрутку, взяв щепотку табака из лежащего на столе кисета.

– Наконец я тебя разглядел, Сашок! Неужто за мукой дядя прислал?

– Не мука, а мука привела сюда, дядя Аким! Дознание хочу с тебя взять, как обещал в детстве. Врал ты тогда напропалую и деду Даниилу, и мне, и остальным кроме Петра Михайловича. Он давно знал, как всё должно было произойти.

Сотников достал часы:

– Давай сверим время!

Аким открыл крышку своих:

– На моих девятнадцать ноль-ноль!

– Не на твоих, а на Гавриловых! – поправил Сотников.

Александр Киприянович нажал кнопку, поднялась крышка и полился перезвон.

– На моих тоже ровно девятнадцать!

Аким, услышав мелодию, чуть встрепенулся. Провёл ладонью по лицу, пытаясь казаться равнодушным.

– Что, святые звоны страх нагоняют? Так вот, сегодня они играют по тебе! Хотя грешники должны уходить в ад без погребального звона.

Аким задрожал и протянул руку, будто хотел остановить мелодию.

– Не тронь! Ты и так обагрил их кровью моих родителей. Пусть дозвонят до конца. Это последний в твоей жизни перезвон. Прижми руку к столу. Надоела твоя дрожь! Постарел, дядя Аким! А лет десять назад был полон сил и здоровья. Твои руки крепко держали и нож, и топор, и верёвку, и вожжи. И сам крепко на ногах стоял. Кроме дяди Петра, никто сбить не мог. И то хозяину поддавался, смиренно подставлял скулы. А эти часы считали время и твоё, и моё. Сегодня оно совпало. Стрелки сошлись в балагане. Так узнаёшь часики, дядя Аким?

Аким безучастно смотрел на циферблат.

– Узнавать нечего, Александр Киприянович! И какого рожна привязался к старому человеку?

– Забыл! Зреньице водочкой посадил, в очках плохо видишь. А слух? Колокольцы-то слышал?

– Слышал! Я их здесь, в Минусинске, через день слышу. Церквей аж три! – Аким ответил равнодушно, будто не понимал, в чём дело.

– Наверное, к этим часам тогда не успел пообвыкнуть и при первом же случае избавился от них. Так?

Купец схватил приказчика за грудки, приподнял и с силой швырнул на штабель с мукой. По балагану поплыл стон. Аким приподнялся на локтях, вопросительно посмотрел на Сотникова:

– Убивать пришёл? Или кости решил переломать старику? Не стыдно над слабым издеваться? Большой грех.

Александр Киприянович ответил:

– Убьешь себя ты сам! Иуда, предавший своих хозяев. А библейский Искариот, выдав сына Господнего Понтию Пилату, удавился. Цена крови Иисуса стоила ему тридцать сребреников. А совесть сильнее и сильнее затягивала петельку на шее апостола. Он себя исказнил духом. И накинул веревочку на шею. А ты сколько рубликов получил за убийство? Как заценил твой грех Петр Михайлович?

Аким медленно поднялся и хотел юркнуть по мешкам под самую крышу. Сотников заметил порыв, поймал за ногу и сдёрнул вниз.

– Будешь бегать – ноги переломаю! – предупредил купец. Он плеснул Акиму водки: