Сыновья

— М-да! — вздыхал Вальтер, размышляя обо всем пережитом за последние дни. — Мир совсем не таков, каким казался. Улыбка не всегда сродни веселому смеху. Блестящие чистые глаза — это далеко не порука искренности и верности. И называть себя социалистом еще ровно ничего не значит. Для скольких людей, именующих себя социалистами, это слово — пустой звук.

М-да! Вдруг оказывается, что ты одинок, изгнан из круга тех, кто был тебе дорог. Друзья перестали быть друзьями.

Как-то под вечер, возвращаясь с завода, Вальтер у самого дома неожиданно столкнулся с Агнес Брентен — своей бледной, болезненной кузиной. Она выскочила из подъезда, где поджидала его, выряженная, как кукла, в белом летнем платье с множеством кружев и пестрой вышивкой на груди и на рукавах. Высокий, легкий капорок сидел на маленькой головке, как кирасирский шлем.

— Извини, пожалуйста, Вальтер, но я, право, не знала, как быть!

— Прежде всего, здравствуй, Агнес!

— Ах да, здравствуй! Скажи, что случилось? Я уже два раза была в вашем клубе, но там все закрыто. Мне сказали, что не только ваша группа, но и весь молодежный союз распущен. Верно это?

— Верно.

— Вы уже больше не собираетесь?

— Нет. И всему виной тот вечер, на котором и ты была.

— Как так?

— Они это назвали антивоенной пропагандой.

— Не может быть…

На лице девушки отразилось разочарование и огорчение. Вальтер увидел в этом признак сочувствия и обрадовался. Ему захотелось сказать Агнес что-то теплое, дружеское, она показалась ему подавленной и грустной.

— Дело прошлое! Да, большое тебе спасибо, Агнес, за золотые монеты. Отец все-таки «купил» себе отпуск на них.

— Я знаю, он ведь был у нас.

Вальтер вздрогнул.

— Отец?.. У вас? В гостях?

— Это было так тяжело… Ужасно тяжело… Мама… Пройдемся немножко! Вдруг твой отец нагрянет и узнает меня…

Вальтер молча пошел рядом с ней по улице. Значит, отец ходил-таки к брату, к этому махровому реакционеру. Подумать только! Вальтер не мог прийти в себя от изумления. Хорошо еще, что отец не знал, откуда взялись золотые.

— Слушай, Агнес. Не вздумай кому-нибудь проговориться, что ты дала мне золотые монеты.

— Никому ни звука! Само собой!

— Отец… Не понимаю…

— Мне так тяжело. Ты не можешь себе представить. Я не хотела тебе этого рассказывать. Он пришел среди дня. Моего старика не было дома. К счастью! Мама так боялась… из-за… ах, это длинная и запутанная история. Связанная, кстати, и с твоим докладом.

— С моим докладом?

— Да. Тиас — это мой отец — ну, он нашел дома социал-демократическую газету и страшно рассердился. А в этом номере как раз было объявление о твоем докладе. Он так рассвирепел, что ушел без завтрака и несколько дней с нами не разговаривал. Он ненавидит социал-демократов. Он хотел…

— И ты все-таки пришла на наш родительский вечер?

— Ну да! Ведь я только из газеты и узнала о вас.

— Ах, во-от как!

— С того дня мама все время дрожала, как бы еще что-нибудь такое не вышло. И вдруг — является твой отец. В мундире гренадера… Он очень похож на нашего Тиаса, только пониже ростом. Можешь себе представить, как перепугалась бедная мамочка. Они зашли в мою комнату и несколько минут о чем-то там шептались. К сожалению, я ни слова не могла расслышать. Но, должно быть, мама сказала ему, чтобы он поскорей уходил. И он сейчас же ушел. Это было так тяжело, невыносимо. И я знаю, как мама страдает от этого. Но… но что же ей было делать? Я ее понимаю.

Вальтер покраснел. Срам! Выгнали!

— Мне очень жаль, если из-за моего отца у твоей мамы были неприятности, но…

— Ах, что ты! Причем ты здесь? Да и твой отец тоже не мог знать обо всей этой истории с газетой и объявлением. Но мама ему все рассказала. Чтобы он понял ее.

— Так? Она рассказала ему?

— Мне ужасно хотелось бы познакомиться с твоим отцом! Говорят, он такой жизнерадостный, веселый.

Вальтер громко рассмеялся. Увидев ее удивленное лицо, он расхохотался еще громче:

— Веселый? Жизнерадостный? Вот так новость! До сих пор я что-то этого не замечал!

II

Отпуск Карла Брентена подходил к концу. В первые дни он лихорадочно суетился и метался, строил планы и на что-то надеялся, а сейчас он притих и никуда не выходил из дому; он смиренно покорился своей участи. В том же сером в синюю полоску костюме он часами просиживал у окна, молча курил и задумчиво смотрел на улицу, всем сердцем, усталым, наболевшим, завидуя каждому проходившему мимо штатскому.