Сыновья

— Ты сказал — хаоса! Я спрашиваю тебя, где ты видел хаос в нашей революции? А ведь она свергла вековую династию и вековой милитаризм! Более бескровной революции еще не совершил ни один народ.

— Благодарение богу, — ввернул Папке.

— Дядя Карл прав. Разве вы не согласны? — запальчиво спросила Алиса Штримель.

— Дядя Карл всегда прав, — вскричал ее брат Арнольд.

— Он сказал — хаос! — воскликнул Карл Брентен. — А это оскорбление нашей революции, которая была проведена в величайшем порядке.

Фрида выскочила из кухни, легонько оттолкнула мужа в одну сторону, Алису Штримель в другую и, подбоченясь, крикнула:

— Так-то ты принимаешь гостей? Только он через порог, а уж ты нападать на него? Даже пальто снять не дал. Позвольте вам помочь, господин Папке. Вашу шляпу, вашу трость!

— Дорогая фрау Брентен, жена моего друга и сама — мой друг! Я и слов не подберу… Вы божественны, просто божественны! Да кроме того… Мы лаем, но не кусаемся, дражайшая. Мы, так сказать, обнюхиваем друг друга.

Нет, надо признаться, Пауль Папке ловко вышел из неприятного положения.

— Ха-ха-ха! — смеялся он. — Неужели, уважаемая, вы могли подумать, что стоит появиться Папке, так уж и бой неминуем? Ох вы, душечка моя! Ха-ха-ха! Да ведь милые бранятся — только тешатся!

Инспектора Папке дружески похлопали по плечу и торжественно ввели в гостиную.

И он сейчас же стал центром всего маленького общества. Вокруг него уселись Мими и Хинрих, Густав и Софи, Алиса и Арнольд, господин Штамер. Даже Вальтер подсел к своему бывшему шефу. Напоследок пришла и бабушка Хардекопф. Она тоже стала прислушиваться к оживленным речам Папке.

Появился более сильный магнит. Брентена на время забыли, что было ему не очень приятно. Со скучающим видом проскользнул он в кухню.

— Когда же наконец?

— Немножечко терпения! Карл, послушай, не доводи до скандала. Помни, что ты — хозяин дома. Забудь на сегодня проклятую политику! Заявляю тебе, что если разыграется скандал, то я… то я… я никогда больше не буду принимать гостей… Никогда!

— Да что произошло? Ну, подразнили друг друга! Самым безобидным образом! Совсем не вредно сбить с него спесь! Он ведет себя так, будто он по-прежнему хозяин положения. Надо его поставить на место. А если он сам не соображает, то…

— Да оставь ты в покое политику. В конце концов, ты член Совета рабочих и солдатских депутатов! Стало быть, должен знать, как надлежит вести себя.

От этой женской логики Карл Брентен даже застонал, но вовремя спохватился и вышел из кухни.

— …и что известно лишь немногим, наш грязный Гамбург некогда был оперным центром для всего Запада. — «Запада», сказал Папке. В последнее время это было его излюбленное словечко. Ему казалось, что оно звучит значительнее, чем «Европа». — Честное слово! Мне недавно пришлось изучать один труд по истории музыки — этого требует моя профессия, надо всегда быть на высоте! — и вот там все описывается подробнейшим образом. Примерно в конце семнадцатого столетия у нас впервые появилась своя, немецкая опера. Судя по книгам, на сцене происходило нечто фантастическое. Кровь лилась потоком. Настоящая кровь, даю честное слово! — разумеется, телячья, из пузырей, скрытых под платьем у певцов. Удар ножа или кинжала — и вот вам, пожалуйста, кровь фонтаном брызжет на сцене. Даже головы отрубали… В одной опере, под названием «Штертебекер», в последнем акте, после душераздирающей арии старого пирата, его на глазах у почтеннейшей публики обезглавливали. Голова катилась по сцене, сказано в книге, зрители в ужасе вскрикивали… Само собой, искусственная голова, которая слетала с певца каждый вечер. Оперная сцена в те времена, милостивые государи и государыни, вообще была чистейшим цирком. На подмостки выводили всевозможных животных. Честное слово, так написано в этой книге. Не только ослов и лошадей, но даже обезьян и верблюдов. И, представьте себе, актеры говорили и пели на верхненемецком и на нижненемецком наречии, по-итальянски, по-французски, — и часто в одном и том же спектакле.

— Как интересно!

— А эти оперы можно достать? — спросила Алиса. — Тексты и ноты?

— Конечно, — ответил Папке. — Но они устарели. Тексты некоторых песен очень оригинальны. Например, из оперы «Адам и Ева».

— Вы их читали?

— Читал? — Папке откинул голову. — Я большую часть из них знаю наизусть.

— А-а! Поразительно!

— Вот вам забавный пример.

Пауль Папке стал в позу, погладил свою остроконечную бородку, закрыл глаза и сосредоточенно наморщил лоб. Вдруг он широко открыл глаза, поднял руку, призывая к вниманию, и пропел квакающим голосом игривый куплет:

Сравнив девицу и орган,
Любой, кому рассудок дан,
В их сходстве убедится:

Обоих — в этом фокус весь! —

Потрогать нужно там и здесь,
Чтоб музыки добиться[4].

— Ой, не могу, — взвизгнула Алиса. — Господин Папке! — И она, хихикая, побежала к тете Фриде, на кухню.

— Довольно-таки круто посолено, надо сказать, — заметил, ухмыляясь, Хинрих.

Густав Штюрк невозмутимо подтвердил: