Сыновья Беки

Дауду хотелось возразить белобородому. Он-то теперь знал, наслушался по тюрьмам о том, как такие старцы мешают людям понять, что никогда им не расстаться со своей бедностью, со своими невзгодами, если будут ждать милостей только от всевышнего. «Мудрецы» эти есть в каждом селе. Они туманят мозги беднякам, а стоит кому-нибудь не согласиться с ними, обвинят в богохульстве. Многое еще мог бы сказать Дауд. Но уж кому-кому, а ему сейчас и впрямь надо быть сдержанным. Доносчик везде сыщется, даже там, где, казалось бы, и не ждешь. В последние годы царю живется ох как неспокойно, а потому очень уж много у него развелось ищеек.

Хусен ничего не видел, не слышал. Он думал об отце, который, видать, все еще просит не оставлять его – ведь петухи-то не умолкают!

Но вот среди петушиного гомона прорезались отдаленные людские голоса – звуки зикара.

– Уже возвращаются, – сказал Эса.

А петухи все кричали.

«Неужели люди оставили там дади одного, не взяли с собой? – лихорадочно ломал голову Хусен. – И почему только петухи слышат его крик?»

На улице раздался конский топот. Вслед за тем показались казаки. Двое во главе со старшиной Ази завернули во двор Беки, а двое других, обогнув двор Гойберда, выехали на другую улицу.

Дауд стоял внешне безразличный ко всему. Испуганные старики суетливо поднялись со своих мест. У белобородого нижняя челюсть так дрожала, что казалось, будто он непрерывно шепчет молитву и перебирает при этом четки.

Не произнеся ритуального приветствия «салам алейкум», Ази в упор уставился на Дауда.

– Не двигайся с места! Двор окружен! – скомандовал он.

– Здесь ничего такого не произошло, чтобы надо было окружать двор, – спокойно сказал Дауд.

– Не разговаривать! А ну, подойди поближе!

Ази разговаривал смело. Ведь рядом были казаки.

– Руки вверх! – рявкнул один из казаков и, повернувшись к своему напарнику, добавил: – Обыскать!

Тот спешился и подошел к Дауду. Рывком он сорвал с него пояс с кинжалом, после чего ощупал с ног до головы, но, ничего не найдя, спросил:

– Где твое оружие?

– Человек я мирный, ни с кем не враждую, зачем мне оружие! – ответил Дауд.

Вообще-то у Дауда была винтовка, но вчера, придя сюда, он на всякий случай завернул патронташ с винтовкой в мешок и закопал в сарае.

– А ну, связать ему руки, – скомандовал верховой казак. – Узнаем, какой ты мирный человек.

– И еще узнаем, из-под какого ты обрыва, – уже по-ингушски добавил Ази.

При этих словах Дауд невольно вздрогнул. Он вспомнил свой разговор с Соси. Только ему Дауд говорил про Бердыкель.

Значит, Соси – доносчик! Правда, и Гойберд был там, только он на такое не способен. Ах мерзавец этот Соси!

Когда Дауд, уже связанный, шел под конвоем казаков, Ази сказал:

– Из-за Суламбека, сына Гаравожа, пирстоп душу из меня тянет, теперь вот тебя нелегкая принесла!

– Пристав тянет, да вытянуть не может душу твою, а я ее вытрясу из тебя. И не только из тебя, еще из этой продажной суки, что живет вон в том дворе, – кивнул Дауд в сторону дома Соси.

– Ну, это мы еще посмотрим. А сейчас давай поторапливайся, там тебя ждут.

– И ты жди меня! Не забывай! Я еще вернусь за вашими душами…

Свесившись с седла, казак плетью стеганул Дауда по голове.

– Молчать!

Дауд обернулся, увидел в воротах Хусена.

– Хусен! Я вернусь! Скоро! Казак ударил еще раз.

– Сволочь, тебе же приказали молчать!

Дауд больше ничего не говорил. Казаки заторопили его. Впрочем, если он даже и сказал что-нибудь, все равно не услышать было из-за приближающегося зикара.

Улицы в Сагопши прямые, как натянутые нити. И главная улица, пересекающая все село, тоже прямая. Толпу, что возвращается с похорон, было видно еще издалека.

Казаки с Даудом свернули в другую сторону. Может, побоялись встречи с таким множеством людей?…

С кладбища возвращались еще быстрее, чем туда шли. И зикар звучал теперь уже совсем непротяжно, а очень даже отрывисто, торопливо как-то…

– Ла иллах, улилах, ла иллах, улилах… – выкрикивали люди и прихлопывали в ладоши.

Впереди толпы отдельно шли двое. Они особенно истово хлопали в ладоши и словно пританцовывали.

Так все вошли во двор. И оттого, что в доме уже было тесно, туда не заходили, сомкнулись в кружок и прямо тут, во дворе, еще продолжали песнопение.

Скоро люди разошлись, но вечером опять пришли. Только теперь их было не так много и все поместились в доме. Два-три старика уселись на нарах, а остальные расположились в кружок прямо на полу – кто на войлоке, кто на циновке – и снова начали зикар.

Хусена постепенно совсем сморило, и он еле слышал голоса и даже почти не почувствовал, когда мать на руках вынесла его в сени и уложила на шубу Беки.

…Посреди двора стоял белый петух. Хусен хлопнул в ладоши, и петух взлетел на плетень и… закукарекал. Ему отозвался другой, со двора Соси, потом еще и еще. Скоро пели петухи во всем Сагопши. И в этом крике Хусен вдруг услышал голос отца: «Не оставляйте меня!» Кто-то подошел и положил руку на плечо Хусену. Мальчик поднял голову.

«Тебя отпустили?» – спросил он обрадованно, увидев Дауда.

«Конечно отпустили, я же ни в чем не виноват. Идем, идем за дади. Приведем его домой».