Сыновья человека с каменным сердцем

– Несчастный! – зашипел Енё» – Ты совершаешь одну глупость за другой. Это не служанка, это мадемуазель Эдит, родственница хозяйки дома.

Потрясенный таким открытием, Рихард застыл от изумления.

– Как? Она родственница госпожи Планкенхорст? И ее оставляют одну на лестнице, да еще требуют, чтобы она обслуживала гостей в буфете?

Енё пожал плечами.

– Она очень бедна, и ее держат здесь из милости, И потом она еще совсем дитя. Ей лет четырнадцать – пятнадцать, нельзя же считаться с ней всерьез.

Рихард смерил брата суровым взглядом.

– Ну, знаешь, видно, твоя баронесса ничего общего не имеет с аристократией.

– А как прикажешь поступать с бедной родственницей? Все равно баронессы из нее не сделать.

– Тогда незачем брать на воспитание. А то, что ж получается? Дворянин не возьмет ее в жены, потому что она на положении служанки, а бедняк не посмеет и думать о ней, потому что она благородного происхождения.

– Все это правда, дорогой Рихард, но, поверь, меня лично эта история нисколько не занимает.

Рихард оставил брата и направился к буфетной стойке, где барышня Эдит предлагала гостям конфеты и апельсины.

Эдит и в самом деле была совсем еще девочка: круглолицая, румяная, живая и подвижная, с горящими, как уголь, глазами и смеющимся коралловым ртом. Она носила высокую прическу, и в ее густых, блестящих черных волосах не было никаких украшений. Черные тонкие брови, изящный, словно точеный, носик, смелый открытый взгляд – все это придавало ее лицу более серьезное выражение, чем она, быть может, сама того желала.

В той роли, которую на нее возложили, она чувствовала себя превосходно. Ей нравился беспечный, веселый и непринужденный тон, с каким гости обращались к ней, ей правилось, что на нее смотрят как на ребенка, или, если угодно, как на хорошенького котеночка. Она могла по крайней мере вволю царапаться.

Когда Рихард приблизился к девушке, она и не подумала отворачиваться от него, хотя имела на это полное право после их первой случайной встречи. Напротив, она с дерзкой улыбкой насмешливо взглянула на него сверкающими глазенками и сказала:

– Ну что? Теперь вы меня, верно, боитесь?

Она была недалеко от истины. Рихард и в самом деле испытывал что-то вроде страха.

– Мадемуазель Эдит! Я приношу тысячу извинении. Но как вы решаетесь одна расхаживать по лестнице, где можно бог знает с кем столкнуться?

– Ведь меня тут все знают. А потом я шла по делу. Вы меня приняли за горничную, не так ли?

– В свое оправдание я действительно собирался привести этот довод.

– А разве со служанками можно так обращаться?

Этот вопрос поставил Рихарда в тупик, и он промолчал.

– Ну, а сейчас скажите, что вам подать, и ступайте в зал: там вас ждут.

– Мне не нужны эти яства, мадемуазель. Но я прошу дать мне мизинец вашей руки в знак прощения.

– Ступайте, ступайте, я ничего вам не дам, потому что вы даете волю рукам.

– Если вы так непреклонны, я завтра же схвачусь с кем-нибудь на дуэли и нарочно дам отрубить себе руку по плечо. Скажите лишь слово, и завтра у меня не будет руки, которая так обидела вас. Молчите? Все равно завтра вы увидите меня одноруким.

– Перестаньте! Не говорите глупостей. Уж лучше я не буду на вас сердиться, – сказала девушка и протянула Рихарду белую, теплую, трепетную ручку.

Вблизи не было никого, кто мог бы их заметить.

И тогда Рихард сказал:

– Клянусь, что больше никогда не обижу вас даже взглядом.

Он, видно, твердо решил сдержать свое слово, ибо, отпустив руку девушки, он потупил глаза и распрощался с нею.

Уже далеко за полночь братья сели в карету и направились восвояси. Енё заметил, что Рихард целиком погружен в свои думы и не обращает на него ни малейшего внимания.

Bakfisch

После памятного бала Рихарда больше не приходилось упрашивать наносить визиты дамам Планкенхорст. Он зачастил к ним.

Ухаживал он в этом доме буквально за всеми: за баронессой, за ее дочерью и даже за их постоянными гостьями. Он полагал, что таким образом сумеет скрыть свои истинные намерения.

Енё необыкновенно радовало такое поведение брата: сам он был безумно влюблен в Альфонсину.

Она и впрямь была очень красива: вдохновенное лицо, прекрасная фигура. Тонкие, правильные черты, томный взгляд; все ее движения и жесты были полны очарования.

Но какая черная душа обитала в этом ангельском теле!

Эти сверкавшие, словно синее небо, глаза были теми звездами, при взгляде на которые астролог предсказал бы: «Пропадешь, если они станут светить тебе в пути».

Однажды, после бала, Альфонсина с помощью камеристки снимала свое вечернее платье. У нее была отдельная от матери спальня.

Камеристку звали мадемуазель Бетти.

Когда они остались одни, Альфонсина спросила:

– Что поделывает Bakfisch?