Сыновья и любовники

— Вот ты говоришь — женщины жестокие, — сказала Клара, — знал бы ты, до чего жестоки мужчины с их тупой силой. Они просто не знают, что на свете существует женщина.

— Неужели и я такой? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Неужели я не знаю о твоем существовании?

— Обо мне-то ты ровно ничего не знаешь, — с горечью сказала она, — обо мне — ничего!

— Не больше, чем знал Бакстер? — спросил Пол.

— Пожалуй, даже меньше.

Он был озадачен, беспомощен, зол. Вот она идет, неведомая ему, хотя они такое испытали вместе.

— Зато уж ты меня прекрасно знаешь, — сказал Пол.

Клара не ответила.

— А Бакстера ты знала так же хорошо, как меня? — спросил он.

— Он бы мне этого не позволил, — сказала она.

— А я позволил тебе узнать меня?

— Мужчины этого не желают. По-настоящему они не подпускают нас к себе, — сказала она.

— А я тебя разве не подпустил?

— Подпустил, — медленно ответила она. — Но сам ко мне так и не подошел. Ты не можешь вылезти из своей скорлупы, не можешь. Бакстеру это удавалось лучше.

Пол призадумался. Он злился на Клару, что она отдавала предпочтение Бакстеру.

— Сейчас, когда Бакстер уже не твой, ты начинаешь его ценить.

— Нет, я только вижу теперь, чем он от тебя отличается.

Но Пол чувствовал, она им недовольна.

Однажды вечером, когда они полями возвращались домой, она задала ему вопрос, который его ошарашил:

— Как по-твоему, эта… ну, сексуальная сторона… она важна?

— То есть самый акт?

— Да. Это для тебя хоть сколько-нибудь важно?

— Как же это можно разделить? — сказал Пол. — Тут завершение всего. В нем находит наивысшее выражение вся наша близость.

— Для меня не так, — сказала она.

Пол смолчал. В душе вспыхнула ненависть. Стало быть, Клара не удовлетворена им даже в том, в чем, казалось ему, они как нельзя лучше подходят друг другу. Значит, чересчур он ей верил.

— У меня такое чувство, будто ты мне не принадлежишь и будто ты берешь не меня… — медленно договорила Клара.

— А кого же?

— Просто ты берешь что-то для себя. Было прекрасно, и потому я не решалась об этом думать. Но я ли тебе нужна или это «что-то»?

Опять Пол чувствовал себя виноватым. Неужели он забывает о Кларе, просто берет женщину? Но ведь это уже излишние тонкости.

— Когда Бакстер был со мной, по-настоящему со мной, я и вправду чувствовала, он весь мой, — сказала она.

— И это было лучше?

— Да, да. В этом была большая полнота. Хотя ты дал мне больше, чем дал он за всю нашу с ним жизнь.

— Или мог дать.

— Да, пожалуй. Но себя ты никогда мне не отдаешь.

Пол сердито нахмурился.

— Когда я начинаю тебя любить, я взлетаю, как лист на ветру.

— И забываешь обо мне, — докончила Клара.

— Значит, такие минуты для тебя ничто? — спросил он, каменея от горечи и боли.

— Нет, что-то в них есть. И иногда ты увлекаешь меня за собой… сразу… и… за это я готова на тебя молиться… но…

— Обойдемся без «но», — сказал он, загораясь и осыпая ее поцелуями.

Клара безмолвно покорилась.

Пол сказал правду. Обычно, когда он любил ее, сила чувства все увлекала за собой — разум, душу, плоть — как Трент бесшумно увлекает своим течением водовороты и все сплетенья и переплетенья струй. Постепенно разные мелкие упреки и чувствица исчезали, а с ними и мысль, все подхватывал стремительный поток. И сам он был уже не мужчина, способный мыслить, но воплощение властного инстинкта. Кисти обращались в живые существа, руки, ноги, тело обретали собственную жизнь и сознание и, не властные его воле, жили сами по себе. И казалось, могучие зимние звезды, как и он, полны жизни. В нем и в звездах бушевало одно и то же пламя, и та же радостная сила, что не давала склониться папоротнику у его лица, наполняла крепостью его тело. Будто и его, и звезды, и темные травы, и Клару подхватил исполинский язык пламени и рвется все дальше и ввысь. Все подле него вдруг оживало, но было покойно, совершенно по сути своей и с ним заодно. Это поразительное спокойствие каждой частицы бурного круговорота жизни казалось высочайшим блаженством.