Сыновья и любовники

Свою красоту — робкую, безыскусную, трепетно-нежную — она, казалось, ни во что не ставила. Даже и собственной души, столь возвышенной, ей было мало. Она жаждала более надежной опоры для своей гордости — ведь она чувствовала, что непохожа на других людей. На Пола она взирала с легкой задумчивостью. Вообще-то мужчин она презирала. Но Пол оказался какой-то новой породы — живой, легкий, изящный, он бывал и мягким, и печальным, он умен, много знает, и семью его посетила смерть. Жалкие крохи знаний этого юноши в ее глазах вознесли его чуть ли не до небес. И однако, она пыталась презирать его, ведь он увидит в ней не принцессу, а всего лишь свинарку. И он едва ее замечал.

Потом он тяжко заболел, стало ясно, он будет очень слаб. Значит, она окажется сильней его. Значит, можно его любить. Если бы в его слабости ей было дано повелевать им, заботиться о нем, а он бы зависел от нее и, так сказать, покоился бы в ее объятиях, как бы она его любила!..

Едва небеса просветлели и зацвели сливы, Пол сел на тяжелую повозку молочника и отправился на Ивовую ферму. Мистер Ливерс добродушно прикрикнул на парнишку, прищелкнул языком, погоняя лошадей, когда в утренней свежести они медленно взбирались на холм. Белые облака плыли своим путем и громоздились за холмами, что пробуждались в эту весеннюю пору. Вода в Незермире была низкая и среди высохших лугов и боярышника казалась особенно голубой.

До фермы было четыре с половиной мили. Раскрывались яркие как малахит почки, заливались певчие дрозды, пронзительно кричали и бранились черные. Мир был нов и пленителен.

Мириам глянула в кухонное окошко и увидела, как в большие белые ворота во двор фермы, примыкающей к еще голой дубовой роще, вступает белая лошадь. С повозки слез юноша в теплом пальто. Он протянул руки, и красивый, румяный фермер передал ему кнут и плед.

Мириам вышла на порог. Почти уже шестнадцати лет, и нежно розовеющая, очень серьезная в этот миг, когда вдруг восторженно распахнулись глаза, очень она была хороша.

— Знаешь, — сказал Пол, смущенно отводя взгляд, — ваши нарциссы уже вот-вот распустятся. Как рано, правда? По-твоему, им холодно?

— Холодно! — певуче, ласково сказала Мириам.

— Бутоны еще зеленые… — робея, он запнулся и замолчал.

— Давай я возьму плед, — еле слышно предложила Мириам.

— Я могу и сам, — ответил Пол, слегка задетый. Но подчинился.

Тут появилась миссис Ливерс.

— Ты наверняка устал и замерз, — сказала она. — Дай-ка мне твое пальто. Оно тяжелое. Ты далеко в нем не ходи.

Она помогла Полу раздеться. К такому вниманию он вовсе не привык. А она чуть не задохнулась под тяжестью пальто.

— Ну что, мать, — со смехом сказал мистер Ливерс по дороге в кухню, размахивая двумя большими мешалками для молока, — груз-то, видать, не по тебе.

Миссис Ливерс взбила для гостя подушки на диване.

Кухонька была крохотная и неправильной формы. Ливерсы поселились в бывшем жилище простого работника. И мебель была старая, ветхая. Но Полу тут нравилось — нравился прикаминный коврик из мешковины, и диковинный закуток под лестницей, и крохотное оконце в самом углу, из которого, если чуть пригнуться, видны сливовые деревья в саду за домом и радующие глаз холмы вдалеке.

— Может, хочешь прилечь? — спросила миссис Ливере.

— Нет-нет, я не устал, — ответил Пол. — До чего же славно выйти из дому, правда? Я видел цветущий терн и много чистотела. Как я рад, что сегодня солнечно.

— Поесть или попить хочешь?

— Нет, спасибо.

— Как поживает мама?

— Мне кажется, она устала. Слишком много у нее дел. Может, немного погодя она вместе со мной поедет в Скегнесс. Тогда она сможет отдохнуть. Вот бы хорошо.

— Да, — отвечала миссис Ливерс. — Чудо, что она сама не заболела.

Мириам хозяйничала в кухне, готовила обед. Пол пытливо ко всему присматривался. Он побледнел, похудел, но глаза, как всегда, блестели, полные жизни. Он смотрел, как странны, чуть ли не торжественны движения девушки, когда она несет в духовку большой сотейник или заглядывает в кастрюлю. Самый дух тут был совсем не тот, что у него дома, где все кажется таким обыкновенным. Когда во дворе миссис Ливерс громко прикрикнула на лошадь, которая через плетень хотела полакомиться кустами роз, девушка вздрогнула и так поглядела своими черными глазами, будто что-то грубо вломилось в ее мир. И в самом доме и вокруг все дышало тишиной. Мириам казалась девой из волшебной сказки, она заколдована, и душа ее грезит в далеком волшебном краю. И ее выцветшее, старенькое голубое платье и стоптанные башмаки казались поистине романтическими лохмотьями юной нищенки, пленившей короля Коуфечуа.[9]

Она вдруг ощутила на себе проницательный, словно всевидящий взгляд голубых глаз гостя. И тотчас ей стало больно из-за стоптанных башмаков и старого поношенного платья. Стало обидно, что все это он видит. Он знает даже, что у нее спущен чулок. Отчаянно покраснев, она скрылась в кладовке. А потом что бы ни делала, руки ее слегка дрожали. Все едва не валилось из рук. Нарушен был сон ее души, и тело трепетало в волнении. Слишком обидно, что он столько видел.