Сыновья идут дальше

— Ты-то хоть попрощался. А я вот нет.

— Ну, как прощался! Не знал, что сказать.

— Все одно. Портрет везешь. А у меня-то… Эх!..

Была у Павла тайна, о которой догадывались и Ленька, и Волчок. Павел ее берег крепко. Но его томило то, что каждый из уезжавших оставлял в поселке близких, а у него, как и у Леонида, не было родного дома. В мировую войну они, круглые сироты, попали в Устьево. Добрые люди помогли подросткам, но ведь родни-то все-таки нет. Вот у Леньки любовь. И у него, Павла, любовь, но какая же трудная. Никто не пришел к нему перед отправкой. Он хотел рассказать Волчку, да ведь это так сложно, не найти таких слов, чтобы Волчок его понял и оправдал. Да, нужно, чтобы и оправдали, потому что у него, Павла, сложилось не так, как у других его сверстников.

Казалось, Воробьев понял, о чем думает Павел. Теперь это был уже не прежний суровый и неприступный Воробьев. Он по-доброму смотрел на парней — теперь это были не беззаботные парни, а испытанные боевые друзья.

— Чего загрустил, Паша?

— Федор Степанович, так это ж хорошо — оставить в тылу дорогую душу, чтоб думала-гадала.

— И тосковала?

— А что ж? Чем я хуже других?

— Придет время, и у тебя все будет, Паша.

— Эх, дядя Федя, знал бы ты…

Грузовик тряхнуло. Павел не продолжал.

Шофер старательно объезжал ямки разбитой дороги. Машина постояла у переезда. Мокрые от дождя вагоны и платформы шли на Петроград. В вагонах на соломе лежали раненые. Один из них высунул наружу полотенце и мочил его под дождем. На платформу были свалены разбитые кухни, одноколки без колес.

4. Телеграмма Ленину

Снова, как два года назад, по тем же дорогам на Гатчину из Петрограда спешили грузовики. И снова в тех местах предстояло встретиться с отрядами балтийцев, путиловцев, обуховцев. Поезд, увозивший раненых, разминулся через перегон с другим составом, с которым шли подкрепления. В распахнутую дверь вагона был виден комиссар, которого обступили бойцы. Комиссар читал вслух газету. На станции составы постояли вровень, вагон к вагону. Бойцы молча посмотрели на раненых.

— Товарищи, где вас подбили?

— Под Плюссой.

— Дерется-то он как? Люто?

— Это есть. Но он все наскоком. Больше норовит обойти и ударить сбоку. Торопится. Газетка у вас есть?

Газета была одна на весь вагон. Комиссар отдал ее раненым.

— Может, махорки вам надо? Сахару?

— Махорки бы не мешало. А сахар, спасибо, есть.

Каждый из бойцов высыпал в подставленную фуражку по полпачки махорки. По полпачки оставили себе.

— Так вы это знайте, — говорил на прощанье раненый, который мочил под дождем полотенце. — Он все сбоку норовит. В лоб не любит.

Составы разошлись. В вагоне раненых читали телеграмму Ленина, обведенную карандашом комиссара. Читали и удивлялись, как может он за сотни верст так зорко видеть фронт.

— Может, он сам приезжал, смотрел?

— Мы бы знали. В газетах писали бы.

Ленин одним только словом определил силу и слабость белой армии, и то, что это выражено в одном слове, особенно поражало красноармейцев.

— Так оно и есть, — говорил раненый. Он снова снял полотенце с головы и опять мочил его под дождем. — Он не идет, а прет, будто заговоренный от пули. Лезет за себя и за солдата, потому солдата у него и нет. Одно офицерье. И убитые — офицеры, и если в плен берем, тоже офицеры.

— А долезет до Петрограда.

— Не видать ему Петрограда. А вот что, ребята, Ленину ответ будем писать… тоже по телеграфу.

— Давай! Давай! Бумага есть? Бумаги не было. Писали на полях газеты.

«Мы, дорогой Ильич, пораненные в боях бойцы… взвода… полка шлем тебе боевой, революционный красноармейский привет».

— Что дальше?

— Дальше? Помочи-ка для меня полотенце. Думать буду.

На пылающей голове снова переменилось мокрое полотенце.

— Дальше давай так: «Чуток поправившись, опять пойдем в строй, дорогой Ильич».

И на полях, против телеграммы; в которой сообщалось, что в Финский залив вошел английский флот, было выведено:

«…И даем тебе слово, Ильич, что, вставши на ноги, добьем нахалов белых, чтоб не совались они больше».

Другой состав ушел уже за десять верст, и фронт двигался ему навстречу. Красноармейцы спрашивали комиссара:

— Что это значит, товарищ комиссар, что он все сбоку заходит, как те раненые говорили?..