Сыновья идут дальше

Это был акт самозащиты, приказ руководителя. У маньяка, которого поставили начальником тюрьмы, где содержались враги рухнувшей власти, были еще возможности пролить кровь. Надо было немедленно обезвредить его.

Донесся сигнал: «Подходят к тюрьме».

Седьмая камера таранила в дверь тяжелой скамьей. Под старыми сводами удары отдавались страшным грохотом. Родион бросился к своей двери и заколотил по ней табуретом. Градом лил с него пот — не от усилий, а от волнения.

— Открывай!

Снаружи толпа подошла к воротам. Тарахтел грузовик с вооруженными людьми. Солдаты тюремной охраны подняли над головой винтовки. Разрастался гул голосов. Родион все бил в дверь. От тяжелого табурета осталась одна ножка. Тюремщик, торопливо вставляя ключ, говорил:

— Открываю, открываю, господин. Да, он так и сказал — «господин».

Коридоры и переходы уже были полны народа. Пожилой человек высоко взмахнул красным флагом, начал речь:

— Именем восставшего народа…

Он не окончил. Тотчас раздалось: «Вставай, проклятьем заклейменный…»

Пели вместе — освобожденные и освободители.

Родион увидел Дунина и тут же по-настоящему обнял его, поцеловал и оторвал от земли, как ребенка. Ненадолго задержались в конторе — брали вещи и документы. На столе лежал связанный Леман — на него уже не обращали внимания. Родион спросил старшего надзирателя:

— Всех выпустили из камер?

Тот взял под козырек:

— Так точно, всех.

— Вы отвечаете за это.

Надзиратель растерялся.

— Да нам-то что! От нас зависело — мы бы раньше всех выпустили. В больнице еще двое. Больные. Как прикажете с ними быть?

— Перевезите в ближайшую городскую больницу.

— Слушаюсь!

Родион отвел Дунина в угол.

— Филипп, как хочешь, поездом, на дрезине, по шпалам — на завод. До вечера там быть. Собирай народ. Мы только еще начинаем. На разворот пойдем, Филипп, дорогой.

— Ты куда сейчас?

— Пойду искать, где комитет. Должно быть, он в другом месте. Ну увидимся.

Они прошли улицу и, обернувшись, увидели, что тюрьма горит. Она выгорела насквозь. Долгие годы простояли пустые стены тюрьмы, которую называли Литовским замком, четыре башни, ангел с крестом, пока не поставили на этом месте жилой высокий дом.

8. Игра с судьбою

Из казенных домов Устьевского завода выгоняли начальство. Неужели же выгонят и Сербиянинова? Он-то, казалось, прирос к вековому белому дому. Каждый день (сколько лет подряд!) видели его на чугунных плитах двора, в цехах. Лет двадцать, не меньше, прослужил он здесь. Его помнят и полковником и начальником цеха.

Но вот уже маленький Дунин, только что вернувшись из тюрьмы, ведет рабочих к белому дому начальника.

Сербиянинов не спит. Он ждет событий. Он видел, что они идут, и, ожидая, играл сам со своею судьбой в нехитрую игру — «чет и нечет». «Чет» — все обойдется, бунты будут подавлены, «нечет» — грянет беда, о которой страшно было подумать. Эти раздумья отразились и в переписке Сербиянинова со столицей.

И до войны бывали напоминания, что не все-то в стране благополучно, но жизнь в поселке шла своим чередом.

Правда, однажды грянуло острое испытание.

У себя в кабинете он услышал раскат ближнего взрыва. Спустя несколько минут ему доложили, что произошел взрыв в меднокотельной.

— Жертвы?

— Имеются, ваше превосходительство.

— Сколько?

— Еще неизвестно.

— Шинель!

Он сам отправился туда, где произошло несчастье. Так поступил бы и Вильсон.

Меднокотельная была окутана желтоватым дымом. Сербиянинов сразу же увидел, что пожарные работают бестолково. Суетливо бегают и не могут сбить языки пламени.

— Это тушение пожара или репетиция? — спросил он начальника команды. — Почему не пробираются внутрь?

— Ядовитые газы, ваше превосходительство.

— А респираторы?

— Увы…

— Что «увы»? Есть они или нет?

— Их нет.

— За это «увы» пойдете под суд. Отстраняю вас. Помощник, займите его место.

Жертв было много, но никто под суд не пошел. Начальник команды вымолил прощение — ему уже немного оставалось до пенсионной выслуги. Как же тут не простить человека, с которым прослужил десяток лет? Ведь есть какие-то неписаные обязательства перед кругом своих людей.

Потом было несколько неприятных часов. Докладывают о приезжем из столицы. Его нельзя не принять — это депутат Государственной думы. Входит высокий плотный человек, несколько похожий на рабочего Бурова, который на плохом счету у полиции. Об этом депутате Сербиянинову сообщили, что он социал-демократ и большевик. Начальник завода не вполне разбирался в этом.

Разговор начался официально.

— Чем могу служить?

— Я к вам по поводу несчастья. Хочу узнать о результатах расследования.

— Расследования не будет. Не считаю нужным производить его.

— Но ведь имеются жертвы.

— Там, где котлы и машины, всегда, увы, возможны жертвы.

— Я сам рабочий и знаю, что их можно предупредить.

— Не во всех условиях. Вы, вероятно, слышали о несчастье на пороховом заводе. Там жертв гораздо больше, чем у нас.

— Не только слышал, но и был там. Начальник завода сказал мне, что сам осеняет себя крестным знамением, когда посещает цех. Вероятно, это единственная мера предосторожности. Теперь я вижу, что и на Устьевском заводе обстоит так же.