Сыновья уходят в бой

– Все равно, это мы проверим, – сказал Круглик и посмотрел на Молоковича, на Коренного, будто передавая им право решать.

Ужинали, а хозяин дома сидел на кровати, сопел, вздыхал, тихо матерился. Стукнет кулаком по колену и:

– Один конец.

Снова стукнет:

– Все одно.

Коренной отозвался:

– Нет, не все равно. Хоть умереть-то человеком можно.

– Никакой во мне злости нету, ты это, сын, зря. Вернулся я, как война началась, прямо скажу – сбежал из заключения. Но не думал ни про какую полицию. А тут стали вязаться: активист, колхозы делал… Вижу – кончат. Хоть бы знал, за что помру. А то уже и не знал. Ну и стал этим, как вы называете…

– Бобиком, – безжалостно сказал сын. – Кто жег Броды?

– Немецкая команда наехала. Ну, и наш Булка. А я не был, хотите – верьте, хотите – нет.

– Так вот, для начала убьешь Булку своего. Дадим тебе возможность кончить по-людски. – Круглик вопросительно обвел всех глазами и тут же, будто желая угадать мнение товарищей, сказал: – Верь этим бобикам! Ему лишь бы шкуру унести. Наобещает, что угодно.

– Дадим ему мину, правда, Молокович? – решил вдруг Коренной. – Подложит, потом возьмем в отряд.

Молокович, который так и не прикоснулся к еде, кивнул головой. Круглик достал из сумки черную, похожую на небольшую черепаху мину.

– Давайте, все равно, – не сразу и по-прежнему угрюмо отозвался полицай.

– Сейчас двенадцать, – сказал сын. – Ставлю на полсуток – взорвется завтра днем, тоже в двенадцать.

– Винтовку верните, – попросил полицай, – а то подозрение будет.

– Выкрутишься. – Сын неумолим.

– Отдай ему, – вмешался Молокович, – делать так делать.

– Ну, хорошо. А патроны из подсумков выгребите.

– Что, не подвозят вам?

– Хватит на бобиков. Ну, гляди, батя, обманешь – ходить буду по следу твоему… Ты это знай!

Глаза Круглика вдруг заблестели злой слезой.

– Пусть только попробует не сделать! – закричала, заплакала женщина. – Боже милый, что мне надо видеть-слышать!

– Не бойся, сын. А ты, я смотрю, и начальник у них. – В голосе человека удивление и что-то вроде удовольствия. – Не знали, кто батька?

– Знали, не беспокойся.

– Гляди ты! – еще раз удивился человек. – Может, и правда.

Осмотрел мину и положил ее, как портсигар, в нагрудный карман кителя, застегнул карман на пуговицу.

– А тяжелая, – передернул плечами.

– Ждать тебя буду вот с ней, с маткой, – сказал Круглик, когда полицай направился к порогу.

Утром ушли в лес. Круглик настоял, чтобы ждали его там.

Пришел он лишь к вечеру. Один.

– Матке можно дома остаться. Не вернулся. За столом у начальника полиции взорвалась. Тетка моя прибежала, никто ни о чем не догадывается.

– Ты правильно поставил? – спросил Сергей.

– Вроде – да. Только, говорят, утром это случилось. Не знаю. Булке голову снесло. А его – совсем. Наверное, в кармане взорвалась.

– Не смог уйти? – чего-то добивается Сергей. – Может, побоялся к нам.

– Откуда я знаю! – сорвался на крик Круглик. И тут же тихо сказал: – Вы же видели, какой он.

Потом всю дорогу Круглик молчал и, кажется, мало слушал, о чем говорили другие.

– Нет, ты мне скажи, – требует Молокович у Сергея, – те полицаи, что жгли вместе с эсэсовцами Броды, они что – не фашисты? Или, помнишь, рассказывали, как женщину, в доме которой застрелили немца, власовец заставлял есть ее собственный кал. Он – кто?

– Ну, фашисты.

– Но они же не немцы. Откуда они?

– Нет, видишь ли, фашизм – это когда нации привили корыстную цель господства над другими народами, и средства для достижения этой цели – тоже низменные, бесчеловечные. Нет наций худших или лучших, но подменить и цель и средства, ослепить людей, оказывается, можно. Вот так с немцами вышло. Ну а уроды везде могут сложиться. Можно и разложить человека, если он жидко замешан. Сделать это легче всего властью над другими людьми. Ведь у них как: полное бесправие перед тем, кто выше, и полная власть над тем, кто внизу. Ну и выросла порода дисциплинированных зверей, садистов. На своих овчарок похожих. Они и полицаям, предателям дали такую же власть над жизнью и смертью людей наших, конечно, потому, что перед любым немцем каждый полицай тоже бесправен. Делают из предателей свою, может быть, еще более вонючую копию. Теперь война, мы – вплотную ко всему. Но нам-то надо помнить: когда-нибудь людей больше всего будет удивлять, что один человек вот так мог распоряжаться жизнью и смертью другого и даже многих. Да, да, Ваня, ради этого времени воюем.

VIII

– Расскажи лучше, как организовал хор старушек, – хихикнул Волжак, когда Половец стал хвастать, каким «классным» шофером он когда-то был.

Взвод снова в Костричнике. Из немецкой зоны пришлось срочно выбираться, даже велосипеды покрошили – не до них стало, когда, всполошенные, зашевелились гарнизоны. Но здесь – свое село, радует возможность расслабленно поваляться на соломе в длинном колхозном гумне, потрепаться о чем попало.

– Это когда с попом? – охотно отозвался Половец.