Сыновний бунт

— Тетя Василиса! — со стоном вырвалось у Ксении. — Что вы такое говорите?

— А что? — искренне удивилась Василиса. — Я тебя как мать прошу, как старшая… Человек он немолодой, останется один-одинешенек. — Нагнулась и фартуком тронула влажные глаза. — Дочек у него нету, а на сына Григория да на невестку надежда у меня плохая.

Ксения слышала тихий голос Василисы, а слов не понимала. Она припомнила курган в лунном свете и усатое лицо. Ей стало страшно, и она согнулась, как бы ожидая удара. Покусывая губу, крепилась, боялась, что не удержится и крикнет: «Тетя Василиса! Вы же ничего не знаете, и как же вы можете такое мне поручать!» Выпрямилась, увидела матерински доброе лицо Василисы, улыбнулась и встала. Отошла к дверям, а Василиса снова взяла ее руку своей мягкой и ласковой рукой, и в глазах ее теплились слезы. И когда она снова заговорила о том, что за старым человеком некому будет приглядеть, Ксения, желая поскорее кончить этот тягостный разговор, быстро кивнула головой и тихо, одними пересохшими губами сказала:

— Хорошо, тетя Васюта… Если вы так… если вам…

Запнулась, быстро-быстро ладошкой тронула вьющиеся колечки на висках, постояла, затем доверчиво улыбнулась и ушла. Василиса прикрыла дверь, постояла, как бы ожидая, что Ксения еще может вернуться, затем подошла к чемодану и к свернутой постели, перетянутой веревкой. «Ну, вот и славно, что мы так душевно побеседовали, — подумала она. — Еще одна тяжесть с плеч долой. Теперь я спокойно уеду к Алеше…»

III

Как только рубчатые колеса рано утром придавили плохо прибитые, загремевшие доски на мосту и грузовик, растянув длиннющий хвост пыли, перевалил через бугор, Журавли вдруг потонули за холмами, пропали, будто их и не было. И Василиса, сидя рядом с молчаливым, хмуро смотревшим на дорогу шофером Петром Станюковым, подумала: вот если бы так же, как исчезли из глаз Журавли, забылась бы и вылетела из памяти та жизнь, что была прожита на егорлыкских берегах, если бы не сохранилось в сердце все то, что ещё вчера так волновало и тревожило! Грузовик уносил ее по тряской разбитой дороге все глубже и глубже в степь, втер трепал седые, выбившиеся из-под платка волосы, а она мысленно была еще в Журавлях и то думала о сыне, то о муже, то разговаривала с Ксенией.

Когда же дорога, петляя, начала спускаться с горы, и по низине растянулись хутора с колодцами и скотными базами, и зеркалом блеснул пруд, Василисе показалось, что никогда она еще не видела ни эту растянувшуюся по взгорью дорогу, ни эти просторные незнакомые поля, ни этих колодцев с дощатыми срубами. И она успокоилась… Склонила к дверке голову, а мимо, обгоняя и укрывая грузовик пылью, прошумела «Волга». Когда пыль осела, Василиса увидела, что знакомая «Волга» стоит поперек дороги. «Неужели Иван Лукич вздумал меня догонять?» — подумала Василиса. Грузовик остановился. Подошла Ксения и сказала:

— Петро! Вещи доставишь в Сухую Буйволу, а Василису Никитишну я увезу… Прошу, тетя Василиса!

Василиса, понимая, что на легковой машине быстрее доедет, охотно уселась на укрытое ковром мягкое сиденье рядом с Ксенией. Они поехали. «Какая душевная женщина, — думала Василиса. — Другая и не потрудилась бы приехать, а Ксения прилетела». Василиса не догадывалась о том, как Ксения, узнав, что Василиса уехала на грузовике, прибежала в кабинет и гневно сказала:

— Как вам не стыдно, Иван Лукич! Что вы делаете!

— Что случилось?

— Да как же так! Отправили жену на грузовике!.. Постыдились бы!..

— Ну, вот что… Не кричи! Догони Петра Ста-нюкова и доставь Василису… Тут я, сознаю, нехорошо поступил… Поезжай! Да быстрее…

— Кто тебя сюда послал, Ксюша? — спросила Василиса. — Или самой надоумилось?

— Совестно стало Ивану Лукичу…

— Отчего?

— Не знаю. — Ксения говорила неправду и краснела. — Вызвал меня и кричит: «Немедленно догони грузовик! Как это так, чтобы моя жена тряслась в этой колымаге!..» И так расходился, что беда!

— Он такой, это он может, — сказала Василиса и надолго умолкла.