Сыновний бунт

Ночью просторная янкульская улица с двумя строчками фонарей напоминала посадочную по- лосу аэродрома. По обе стороны этой освещенной полосы темнели землянки и хатенки, блестели оконца. Иван с грустью смотрел на бедное жилье степного хутора, на пустыри, отделявшие одну землянку от другой, и снова мысль о том, какими должны быть новые Журавли, как покончить вот с такими хуторами, не покидала его. Хутор был длинный. В центре — квадратный дом с крыль цом, возле которого уютно пристроилась «Победа». Удобство! Выходи из дому и садись в машину. Два мотоцикла прислонились к фонар ному столбу, как уморенные скакуны к коновязи. Иван попробовал рукой колесо мотоцикла — ре зина была горячая. Видно, на этих колесах кто-то только что прилетел, сделав не один десяток кило-метров. Механик бригады Илья Анастасьев и агроном бригады Ефим Шапиро прилетели со степи, чтобы сообщить Гнедому, что и ячмень по- спел и машины уже стоят у загонов.

Задержись Иван на какую-то минуту у Лыса кова или в дороге, и уже не застал бы Андрея Андреевича Гнедого. Это его у крыльца поджидала «Победа» — собрался ехать в степь. Внимательно выслушав механика и агронома, Андрей Андреевич сказал

— Добре, хлопцы. Если не будет росы… То косовицу ячменя начнем на рассвете — строго по часовой стрелке.

Тут он поднял голову и увидел вошедшего Ивана.

— Ты кто?

— Иван Книга.

— А-а…

Иван так и не понял, что означало это протяжное «а-а». Гнедой покосился на гостя, и хмурый его взгляд говорил «И за каким дьяволом сюда пожаловал? Хоть ты и сын Ивана Лукича, хоть и архитектор, а только для меня ты лишняя пoмеха, и я сильно не люблю, когда мне мешают…» Не предложил сесть, не спросил хотя бы ради приличия, чтб Иван желает посмотреть в Янкулях. Стоял, ссутулясь, у стола и молчал. Был он высок и тощ, на костлявые плечи небрежно накинут» парусиновый пиджак. И его клочковатые, постоянно насупленные брови, и глубоко посаженные неласковые глаза, и неизменная, с годами устоявшаяся суровость дубленого лица — всё, всё говорило о том, что ни радость, ни улыбка этому человеку давно уже не знакомы. На слово был он до крайности скуп, говорил кратко и только по необходимости, да и то голосом глухим, тяжелым. И прежде чем сказать, он двигал губами.

— Заночуешь в Янкулях, — проговорил он, собирая со стола газеты и какие-то бумаги и засовывая их в засаленный матерчатый планшет. — Юхим! Останешься. Завтра покажешь сыну Ивана Лукича наше хозяйство. После подъезжай на шестое поле. Я там буду.

И вышел из конторки. Сгибая спину и кряхтя, влез в машину и уехал. Следом за ним запылил Илья Анастасьев. Иван и Ефим стояли на крыльце, не решаясь заговорить. Длиннорукий, худющий, со взлохмаченным черным чубом, Шапиро был похож на цыгана. Приглаживая растопыренными пальцами вьющийся кольцами чуб, он, краснея и смущаясь, пригласил Ивана и Ксению к себе ночевать. Сел в седло мотоцикла и сказал

— Ксения, езжай за мной. — Повернулся и рассмеялся. — Иван, ты, наверно, подумал, и что это у меня за имя такое — Юхим? По паспорту я Ефим, а по-янкульски — Юхим. Жена зовет меня еще короче — Фима…

Поехали. «Посадочная полоса», именуемая Ян-кулями, растянулась километра на четыре. На самом краю, считай уже в степи, сиротливо ютилась хата-мазанка — жилье Ефима Шапиро. Ни изгороди, ни ворот, ни сарайчика, вокруг голым-голо. Лишь фонарный столб возвышался над низкой глинобитной кровлей, озаряя ее с вечера до утра пусть-де люди видят, где проживает бригадный агроном.

_ Ефим открыл дверь в сенцы и, нагибаясь, при-тазал —

— Кланяйтесь, кланяйтесь! Да пониже!

Звякнула щеколда, вспыхнул свет. Гости, наклоняя головы, вошли в переднюю. С низкого потолка, вровень с лицом, спускалась лампочка и слепила глаза. В углу — плита, чистенькая, побеленная известью, у окна — старый, изрядно потертый диван. Вход в соседнюю комнату был завешен ситчиком.

— Варя! — позвал Ефим. — Ты спишь? Ситчик колыхнулся. Вышла заспанная, смущенно улыбающаяся молодая женщина. На руках у женщины грудной ребенок. Неужели это жена Ефима? Иван смотрел на нее и не верил такая молоденькая — и уже мать? Увидев Ивана и Ксению, женщина смутилась и косынкой, лежавшей на плечах, прикрыла грудь и черную головку ребенка.

— Варюша, встречай гостей!.. Это сын Ивана Лукича, а это наш известный гвардейский шофер Ксения. — Ефим подошел к жене, наклонился к младенцу. — Ну что, Костя, все насыщаешься?

И ночью матери не даешь покоя? — Обратился к Ивану, а в глазах счастливый огонек. — Погляди, Ваня, какой славный сынишка подрастает! Вишь, как старательно ужинает! — И с лаской во взгляде к жене — Варя, оно и нам бы не мешало малость подзакусить. Ну, смастери чегонибудь.

— Молоко будете? — Варя бережно передала ребенка мужу. — В погребке стоит, прохладное.

Иван сказал, что они недавно обедали у Лысакова и не голодны. Ксения пожаловалась на усталость и ушла спать в машину. Варя отнесла ей подушку, простыню и участливо спросила

— Тесно в машине, Ксюша?

— Кому тесно, а я привыкла.