Сыны Перуна

Покидая родимую сторонушку,
Оставляя жену да малых детушек,
Уплывал по морю в путь далек купец,
Да в сторонку все чужую да неблизкую.

Целовал он жену в губы алые,

Обнимал он её да наказывал:
«Ты не плачь, не печалься моя ладушка,
Береги ты себя да сына с доченькой.

Раздобуду я гостинцы заморские,

Привезу жемчуга да злато-серебро,
Наряжу тебя в платье парчовое,
Чтоб гулять тебе в нем, ходить павою.

А ребяткам-то нашим — сыну с доченькой,

Привезу я пряники печатные,
Подарю я им забавы потешные,
Чтоб росли они, горюшка не ведали».

Отвечала да купцу его милая,

Провожая в дорогу далекую:
«Не хочу я того злата-серебра,
Не нужны нам те платья да пряники.

Возвращайся ты к нам, цел-целехонек,

Приезжай поскорее в родимый дом,
Чтобы жили мы все долго, счастливо,
То и будет нам лучшим подарочком».

Заслушавшись, Радмир на несколько мгновений закрыл глаза. Он вспомнил тех, кого оставил там далеко-далеко, в стольном Киеве, который отныне стал для него домом. Несколько лет прошло с тех пор, как войско Великого князя вернулось из славянского похода, много воды утекло с тех пор. Теперь Княжьей Русью не только дружину Олегову называть стали. Теперь Русь — это все народы, что клятву на верность принесли, как самому князю, так и государству его, землям, в которых народы те проживают.

Хорошо на душе, легко и весело. Да вот только есть опаска малая, боязно как-то, неспокойно, аж мурашки по спине. Отрекся когда-то Радмир от любви да жалости, наверное, в тот самый день отрекся, когда хазары Дубровное пожгли, родных и близких Радмировых убили. Все эти годы, пока учился искусству ратному, пока сам в княжьих гриднях воевал, а потом уж и сам водил за собой воинов в походы да сечу лютую, не было в нем ни страха, ни жалости к окружающим и к себе самому. Потому-то, видимо, любовь у него по первой и не заладилась: ни с Зоряной — красавицей пореченской, ни с Асгерд — сестрой боярина Свенельда. Холод был в сердце у воина, холод и пустота. Но ведь не зря говорят, что время раны заживляет. Течет оно, словно сок берёзовый по стволу израненному, течёт да рану затягивает, и вновь оживёт то дерево, набухнут на нем почки, да листья зазеленеют. Понял тогда Радмир, что душа его истинная просто часа своего ждала, а может, и не часа, а просто душу близкую. Душу, что не предаст, не променяет ни на что, душу, что так же как и он сам, боль долгое время терпела и так же ждала то ли часа назначенного, то ли человека, богами посланного. Уходя в поход, прощался Радмир с Милославой уже не просто как с пленницей, взятой в военном походе. Прощался он с женой любимой и тем живым существом, которое в скором будущем должно было на свет появиться. Вот по ком сердце его в ту минуту болело да сжималось.

Сегодня Радмир сидел на скамье огромной ладьи, срубленной и оснащенной лучшими киевскими умельцами. А за той ладьей, след в след, увлекаемые попутным ветром, плыли по морю сотни других кораблей. Корабли разные, большие и малые, а на тех кораблях войско русское. Много, много воинов. Разные народы собрались в великий поход под знаменами киевского князя. Тут и варяги балтийские в шлемах и стальных рубахах, нурманы да свеи на своих грозных кораблях-дракарах, славяне из кривичей да вятичей, древлян и полян, чудь, мурома да меря, да еще множество народов разных, которые ныне Русью зваться стали. Среди земляков Радмира — радимичей — паренёк светловолосый сидит с только-только пробивающимися над губой усами. В юноше том признал Радмир сына зазнобы своей давешней, Зоряны, и оставшегося когда-то давным-давно в Поречном красавца-витязя Чеслава. Пришел юноша с воями-радимичами в Киев по призыву князя, чтобы себя в настоящем деле испробовать. Шутка ли, парня бою отец его обучил, рус Чеслав — бывший гридень княжий. Мятежники недавние, с кем не раз мечи скрещивали, тоже здесь. Воинство, тиверское братья родные, Кареслав да Раду, в этот поход ведут, не враги они теперь — союзники.