Сыны Перуна

Двор у Радмира нынче знатный, не хуже, чем у бояр иных. Не дом обычный — хоромы, с подклётом и горницей, светлицами да теремом. Не самый богатый, но и не стыдно в такие хоромы гостей созвать. Радмир — воин, ему все эти удобства без надобности, конь горячий и степь — вот ему хоромы, ан нет. Теперь у него семья, жена да ребятки малые. Но и жена из простых, не купеческая дочь, не боярыня. Милослава скромна да ласкова, никогда слова мужу поперёк не скажет, а коль что попросит, так сразу покается: «Ты уж прости, любый, что прошу тебя, не гневись, просто надобно, да и всё, а коль не хочешь, так и знамо мне-то не нужно». Но Радмир ни в чём жене не отказывал, а дом да хозяйство есть кому в порядке держать. Толмач — буртас уж больно домовитый, всё у него в нужном русле вертится. Он у Радмира за домоправителя, всё хозяйство на нём. Милослава смеётся: «На что тебе жена, коль такой справный слуга да товарищ есть?»

Радмир не сердится, его забота — в дом нести, семью кормить да защищать от лиха да зависти людской, от любого другого ворога. Давно, уж три месяца прошло, как не был Радмир на своём дворе, а сейчас влетел на него на коне верхом, через забор высокий перемахнул и спрыгнул с коня по-молодецки.

Не мальчик вроде, из отроков давненько ушёл, а сегодня, пожалуй, не грех и поспешить. Бросил Радмир поводья челядьнику, тот аж глазами захлопал да рот разинул.

— Ох-ма, сам хозяин пожаловал, вот радость-то!

А Радмир уже взбежал на крыльцо, да бросился в дом.

Милослава лежала в постели, на чистых простынях, и когда двери распахнулись и бурным ураганом в светлицу влетел её долгожданный муж, просто охнула по-бабьи и чуть было не уронила слезу. В руках у жены, завёрнутый в белые пелёнки, пуская слюни и посапывая, спал крохотный розовый малыш с забавным курносым носиком и пухлыми щеками. Радмир одарил жену горячим поцелуем и, не прося разрешения, бережно взял на руки ребёнка.

— Ну, вот оно, дождались, свершилось, — Радмир держал крохотный свёрток в руках, и глаза его предательски блестели. — Сын, что ли? — обращаясь к Милославе, произнёс воин.

— Ну, а ты что, сомневался? Как заказывал, — счастливая мать звонко рассмеялась, глядя на своего вновь обретённого супруга.

За дверьми раздался стук каблучков, и Яринка с Олёнкой вбежали в двери и бросились к отцу.

— Папка вернулся, а у нас теперь прибавление! — кричали во весь голос девчонки, не замечая, что их крики и радость вызвали на лице Милославы редкую и горячую, но не грустную, а счастливую слезу.

Заметно постаревший, но напыщенный и важный Толмач стоял в дверях и смотрел, как в этом доме вновь все лица светятся от счастья.

4

Ушли морозы, ушло холодное очарование Марены-зимы с её ветрами да лютыми стужами. Тронулся лед на реках, потекли ручьи, повылезали из-под пожухлой бурой прошлогодней травы первые цветочки — подснежники. Хороша зима-зимушка, только на смену ей весна-красна идет, спешит, торопится. По небу на огненной колеснице сам сын Велеса катит. Ярила — бог солнца весеннего, молодой красавец — воин, победитель Мороза. У славян западных, варягов да русов, да всех других прочих весенний бог Яровитом зовётся, а то как же, горяч он да яростен, как в бою с холодом, так и в любви, что земли весной согревает. А вот про любовь, весеннюю дочь Лады, Леля более всех ведает. Она приносит в сердца людей волшебные чувства, теплоту и свет, и зарождается в тех сердцах новая жизнь, как зарождаются в полях новые весенние всходы, как распускается на деревьях молодая зелень, как оживает всё, что видно глазу человеческому и зримо сердцу людскому.

Поёт душа, радуется, только на сердце у князя грусть-тоска неведомая. Словно тянет что-то, гнетёт. Только нет той тоске объяснения. Вроде бы хорошо всё, ладно. Вон на днях целый флот пришёл из земель греческих, из Царьграда да других городов ромейских. Товаров тот флот привёз видимо-невидимо. Диковины разные, шелка, жемчуга, яства да вина заморские. Всей жизни не хватит, чтобы всё это добро узреть да переглядеть, перепробовать. Степняки в земли княжьи и носа не кажут, на границах заставы крепкие стоят, храбрецы в тех заставах службу несут, в основном, из местных народов, северян да радимичей. Руяне да бодричи теперь бороды отпускать стали, а славяне головы бреют да усы до плеч растят, и не понять, то ли рус иль варяг, то ли полянин иль кривич, а то и вовсе буртас аль чудин, все теперь едины, все одним словом — Русью — зовутся. Любо-дорого сердцу, ан нет, что-то засело в груди, тревожно да совестно, словно не узрел, не усмотрел что.

«Сколько пройдено дорог, сколько достигнуто целей, сколько повергнуто врагов, — размышлял князь, стоя на крыльце и вдыхая полной грудью чистый аромат весеннего дня. — А какова же цена? Не равно ли число повергнутых врагов числу павших друзей? Нет, нет, врагов мы сразили больше, но это не решает вопрос цены. Ведь жизнь друга и бесценна».

Почему-то Олег вспомнил в эту минуту именно варяга Горика, погибшего в земле уличей, которых так и не удалось покорить.

— Так что же, выходит, Горик пал зря, его смерть была напрасной и ненужной никому?