«Сыны Рахили»

Наиболее полно освещена в имеющихся в нашем распоряжении документах деятельность уже упоминавшегося выше Гиллеля Маркевича. О происхождении Г.А. Маркевича почти ничего не известно, однако по косвенным данным можно судить, что его семья была достаточно состоятельной и образованной. По неизвестным нам причинам в 1760-е гг. семья Маркевича перебралась из Пруссии в литовский город Россиены[1151]. О жизни Маркевича до 1812 г. сохранились лишь отрывочные сведения: известно, что он дважды (в 1805 и 1809 гг.) неудачно пытался основать в Вильно суконную фабрику[1152]. В связи с этим (а также из-за своих попыток распространить среди евреев Вильно идеи просвещения) Маркевич вступил в затяжной конфликт с виленским кагалом. Несмотря на эти обстоятельства, Маркевич был примерно в те же годы избран ратманом[1153] города Россиены. Во время войны с Наполеоном 1806–1807 гг. Маркевич занимался поставками фуража и провианта для российских войск.

Значительные перемены в жизни Маркевича были связаны с войной 1812 г. После взятия Россиен 18 июля 1812 г. наполеоновскими войсками Маркевич бежал со своей семьей в Дерпт. Принадлежавший ему большой каменный дом был жестоко разграблен. А сам Маркевич в Дерпте 26 августа 1812 г. в синагоге в еврейский Новый год произнес патриотическую речь, выдержки из которой были напечатаны в «Сыне Отечества». Вскоре после этого Маркевич отправился в Санкт-Петербург, где подал императрице Елизавете Алексеевне текст этой речи и некую «Записку о лучшем устройстве еврейского народа»[1154]. Императрица в ответ сочла нужным выразить лично Маркевичу и «всему еврейскому обществу города Россин (sic!) монаршее ея величества благоволение»[1155]. Последнее, возможно, означает, что Маркевич в данном случае выступал от имени «еврейского общества» Россиена. А «благоволение» императрицы, не имевшее, скорее всего, никакого материального выражения, все же в известной степени способствовало дальнейшим успехам Маркевича.

Сохранились случайные и отрывочные сведения об участии Маркевича в качестве поставщика провианта для российской армии в заграничных походах 1813 г.[1156] По некоторым данным, за свое необычайное «усердие» он был даже представлен к награде, но не получил ее якобы из-за интриг своих недоброжелателей из числа русских офицеров[1157]. По возвращении Маркевич поселился в Вильно и активно участвовал в торгах на казенные откупа. Ему удалось найти себе покровителя в лице виленского гражданского губернатора А.С. Лавинского. Однако то обстоятельство, что Маркевичу все еще не удалось получить с казны деньги за поставку провианта в 1807 г., вынудило его в 1820 г. вновь отправиться в Санкт-Петербург, где, помимо решения своих собственных финансовых трудностей, он пытался повлиять на судьбу евреев всей Российской империи. Он подал составленный им проект еврейской реформы министру финансов Д.А. Гурьеву 2 ноября 1820 г. и министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну 30 ноября того же года[1158]. Неизвестно, как отреагировали на проект Маркевича его сановные адресаты, но гораздо более неприятным для него было то, что чиновники военно-счетной экспедиции хранили такое же загадочное молчание относительно причитающихся ему денег. Маркевич вынужден был оставаться в Санкт-Петербурге. В 1823 г. он проявил себя в довольно неожиданном качестве – «изобрел полезную для Отечества машину для делания кирпича и прочих из глины изделий»[1159] и получил права на исключительное пользование доходами со своего изобретения на 10 лет[1160].

Маркевичу не удавалось добиться от военно-счетной экспедиции никаких выплат вплоть до осени 1826 г., когда петербургская полиция предпринимала усиленные меры по выселению проживавших в столице евреев. Маркевичу, как и многим другим, угрожало выселение, и он обратился за помощью к своему давнему покровителю Лавинскому, к тому времени назначенному генерал-губернатором Восточной Сибири. 20 октября 1826 г. Лавинский ходатайствовал за Маркевича перед петербургским военным губернатором. В своем письме он, в частности, отмечал, что известный ему своей «честностью и усердием» Маркевич «приведен в совершенное расстройство и убожество»[1161]. Результаты этого заступничества были достаточно скромными – Маркевичу разрешили остаться в Санкт-Петербурге до 1 января 1827 г.