Сыщик Путилин

— С первого взгляда на комнату-келью вашего сына, господин Вахрушинский, я сразу понял, что сын ваш страдает известной долей того религиозного фанатизма, которым так выгодно и плодотворно умеют пользоваться представители всевозможных изуверских сект, орденов, братств. В проклятом старике, вашем старшем приказчике, которого мы застали в комнатке вашего сына, я распознал не особенно старого скопца. По-видимому, он перешел в скопчество года три-четыре назад, потому что еще не вполне преобразился в «белого голубя». Но уже голос его стал бабьим, щеки его стали похожи на пузыри, словно налитые растопленным салом. Когда же я увидел на одной из тетрадей вашего сына свежее жирное пятно, для меня стало ясно, что по каким-то тайным причинам почтенный изувер залезал в тетрадь молодого человека. У Обольяниновых бывшая невеста вашего сына допустила непростительный промах, сразу раскрыв, что она хлыстовка[5].

— Хлыстовка?! О господи… — содрогнулся Вахрушинский.

— Волжская красавица забыла снять с головы белый коленкоровый платочек, надетый на особенный хлыстовский манер. Что исчезновение вашего сына тесно связано с приказчиком-скопцом и с бывшей невестой-хлыстовкой, я уже не сомневался, но был вопрос, куда он попал — в хлыстовский или же в скопческий корабль. Узнав о внезапном отъезде в Москву скопца и хлыстовки, я бросился за ними, послав предварительно в том же поезде господина Х., который сидит перед вами. Он проследил, куда направились с вокзала и волжская купеческая дочь, и ваш приказчик. На другой день я был на радении хлыстов. Среди них я не увидел вашего сына. Тогда я бросился к скопцам — «белым голубям». Остальное вы знаете.

Молодой человек, оказывается, не спал. Раздался его дрожащий голос:

— Совершенно верно. А попал я к скопцам потому, что не понимал, в чем заключается та «чистота», о которой они говорили и пророчествовали. Проклятый Прокл якобы от имени Аглаи мне передавал, что она решила только тогда выйти за меня замуж, если я «убелюсь», восприму «христову печать — огненное крещение», если сделаюсь «белым голубем». Об ужасе, который меня ожидал, я сообразил только в последнюю минуту, там, в страшной бане. Но было поздно, и не явись господин Путилин — я бы погиб.

Поцелуй бронзовой девы

Бурная исповедь

— Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь — великое дело, — ласково проговорил упитанный, но подвижный ксендз[6], настоятель N-ского варшавского костела, когда перед ним за исповедальными ширмами предстала высокая стройная фигура молодого красавца графа Болеслава Ржевусского, сына местного магната. — Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.

— Я прихожу к вам в последний раз, отец мой, в последний раз… — несколько неуверенно начал молодой граф.

— Почему в последний раз?

— Потому что я люблю и собираюсь вскоре жениться.

— Но разве женатые не исповедуются, сын мой? — вырвалось удивленное восклицание у служителя католической церкви.

— Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.

Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо-суровым.

— Что ж… — усмехнулся он. — Таких случаев, как ни прискорбно это признавать, немало. Это дело вкуса и известного влечения. Но вы сами, конечно, останетесь добрым преданным сыном великой матери нашей, святой католической церкви?

Молодой граф с печалью отрицательно покачал головой.

— Нет… — твердо произнес он.

— Как?! Вы…

Ксендз-исповедник даже отшатнулся, отпрянул от молодого человека.

— Я перехожу в православие. Родители невесты ставят непременным условием нашего брака такой непростой для меня шаг, как смену вероисповедания, а именно переход из католичества в православие.

— И вы?.. — гневно, с металлом в голосе спросил один из верных слуг ордена Игнатия Лойолы.

— И я принял это условие, — ответ не заставил себя ждать.

Какие-то хриплые звуки вырвались из груди духовника-иезуита.

— Я… я не верю своим ушам… Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите…

— На исповеди не шутят, отец мой… — серьезно ответил молодой граф.

— Вы, вы — единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верных католиков, переходите в иную, чужую веру?!

— Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог не един для всех своих чад? Разве существуют по отдельности Христос специально для православных и Христос — покровитель добрых католиков?

— Не смешивайте Господа с церковью! — в гневе прошептал исповедник.

— Вот именно я-то и не смешиваю, это делаете вы, растащившие Христа по разным алтарям разных церквей… — в тон ему ответил граф взволнованно.

— Берегитесь! Вы богохульствуете…

В глазах ксендза-фанатика разгорелось пламя безумия.

— Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство, в иудейство, я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту же веру, которая высоко почитает Бога-Христа. Чем же вас так устрашает мое решение, отец мой?

— Вы переходите в веру тех, которые являются врагами нашего народа, наших отцов, матерей, сестер и братьев.