Сыщик с плохим характером

— А мне что делать, Степа? Продолжать трепаться во дворе про звезду? Всех уже тошнит от нее!

Ворон внушительно проскрипел:

— Ты делаешь важное дело, Дима. Очень важное. Если ты думаешь, что расследование преступлений — это сплошные погони, перестрелки и все такое, то ошибаешься. Девяносто процентов усилий сыщика уходит на кропотливую скучную работу. Без нее никак не обойтись.

Я заметил в траве полуистлевший прошлогодний окурок. С нарочитой брезгливостью поднял его двумя пальцами и отправил в карман куртки.

— Потом в урну выброшу!

Степа промолчал. Решив, что почва подготовлена, я спросил:

— А как ты вообще заделался сыщиком, Степа? Ведь не с бухты-барахты?

Ворон наклонил голову и оценивающе посмотрел на меня, как бы прикидывая, стоит ли рассказывать, а потом проронил сдержанно:

— У меня был хороший наставник.

— Сыщик?

— Майор Московского уголовного розыска.

— Человек? — удивился я.

— Естественно. Воронам воинских званий пока еще не присваивают. Николая Даниловича оболгали и уволили из органов. А у него — два ордена Красной Звезды! Он страшно переживал. А тут подвернулся я — ну, и…

— Как это, подвернулся?

Степа помрачнел.

— Знаешь, что такое дачный сортир?

— Кто же не знает! Будка с таким сердечком. А в полу — круглая дыра. Спускаешь штаны, присаживаешься — и вперед.

— Вот-вот, — сухо подтвердил он. — Когда мне от роду было три месяца, я попал в выгребную яму под сортиром. Мальчишки швырнули.

— Сволочи! — вырвалось у меня.

— Выбраться я не мог и стал уже захлебываться в вонючей жиже. А Николай Данилович меня вытащил. Принес домой, отмыл. От меня потом еще месяц пахло. Он был холостяк, и я стал жить у него. Майор всему меня научил: говорить по-человечьи, летать и многому другому. В сыскном деле он был гений! Со временем мы с ним нашли того, кто его подставил, и вывели на чистую воду. В тюрьме сейчас. Жуткий тип. Полковник, между прочим. К сожалению, в отставке здоровье Николая Даниловича пошатнулось — прошлой весной он умер.

— Неужели ничем нельзя было помочь?

Степа вздохнул:

— Застарелая язва желудка. Светлый был человек, редкая умница.

— Жаль, что мы раньше с тобой не встретились! — воскликнул я. — У меня отец — отпадный хирург. Он бы ее вырезал, язву — и все!

Ворон печально тюкнул клювом по ветке.

— Конечно, жаль. Правда, Николая Даниловича оперировали в лучшей клинике города Франкфурта. Это в Германии. Я организовал. Но, видно, не судьба.

— Организовал? Ты? — поразился я. — А как же виза, заграничный паспорт, деньги?

— Это была не проблема. — Степа, разминаясь, потрещал сначала одним крылом, потом другим. — Не забывай, что я могу проникнуть практически куда угодно: и в банк, и в посольство.

Я стоял с открытым ртом и обалдело смотрел на него.

— Когда будешь покидать парк, не забудь про окурок! — усмехнулся ворон.

…Расположившись на Юркином диване, мы со Светкой резались в подкидного. Когда брата не было дома, я всегда занимал его диван, хотя у меня имелся точно такой же. Юркин почему-то казался уютнее.

Светка вдруг спросила:

— Дима, а что там с моей звездой не в порядке? Ты ребятам рассказываешь…

Я сделал таинственное лицо:

— Секрет.

Но Алябьева тащила и тащила из меня жилы, и я объяснил:

— Это просто приманка! Вор должен забеспокоиться — и выйти на меня, чтобы узнать, что да как.

Зазвонил телефон. «Волк!» — мелькнуло у меня. Я осторожно поднял трубку.

— Алло!

Глухой и далекий, как со дна океана, голе проговорил:

— Через десять минут будь в кафе «Ромашка». Один!

Кафе «Ромашка» было через дорогу.

— А кто это? — спросил я.

Голос ответил:

— Это по поводу цацки со стекляшками. Приходи один, понял?

И трубку повесили.

Светка вопросительно смотрела на меня.

— Насчет долга, — небрежно сказал я. — Один парнишка хочет баксы отдать. Посиди! Я туда и сразу обратно.

Она надула губки.

— Я с тобой, Дима.

— Нет! — отрезал я. — Ему не нужны лишние свидетели.

Алябьева сделала квадратные глаза:

— А почему?

— Из тюрьмы смылся!

Я сунул ей в руки журнал «Футбол».

Если бы Светка увязалась за мной, наверное, не произошло бы то, что произошло.

Застегивая на ходу куртку, я вошел в лифт и стал вспоминать, где я слышал этот голос. Говорили явно через платок или через перчатку, но голос все-таки показался мне знакомым! Спустившись на первый этаж, я шагнул из глубины — и вдруг что-то с силой обрушилось меня сзади. В глазах потемнело. Я вырубился.

…Очнулся я оттого, что кто-то хлестал меня рукой по щекам. Я открыл глаза — отец.

— Тебе плохо, Дима?

Он стоял на коленях и тревожно всматривался в мое лицо. Я повел глазами — подъезд.

— Не шевелись!

Отец нащупал у меня пульс.

— Тебя не тошнит, сынок?

— Нет, — прошептал я. — Голова…

Он взял меня на руки. Кабина лифта все еще оставалась открытой.

Мы поехали вверх. Я обнимал отца за шею. От него резко пахло больницей. Перед глазами у меня все кружилось, и я их закрыл.

Проспал я до утра.

Когда стало светать, я ощутил в комнате какое-то движение.

Юрка стоял у окна, затылком ко мне, и, стараясь не шуметь, работал с гантелями.

Я смотрел на его широкую, сбитую из мышц спину. Закончив качаться, брат обернулся. Мы встретились взглядами.

— Ну, как ты?