Сыщики 45-го

Черкасов стоял у того, что слева, исподлобья смотрел на окна. Сердце защемило, непростительно долго он тут не был… Сохранилась старая табличка, на которой еще читался адрес: улица Базарная, 60. Дом производил гнетущее впечатление. Но здесь было тихо – старые тополя глушили звуки улицы. У второго подъезда стояла помятая «эмка». В песочнице на детской площадке возились малыши под присмотром пожилой женщины в платочке. Появление незнакомца не осталось незамеченным – старушка устремила в его сторону бдительный взор.

Сушилось белье на распорках. Мусорные баки исторгали специфический аромат. Здесь тоже проживали счастливые советские люди, строящие под руководством партии райскую жизнь на земле…

Он вернулся на дорогу, дошел до ближайшего переулка, который вывел его на Советскую улицу. До середины 20-х годов она была Кузнецкой, потом решением местного райисполкома улицу переименовали в Советскую. При немцах ее называли Ратушной, а когда оккупантов турнули, основную городскую артерию вновь нарекли Советской – теперь уже навсегда.

Здесь стояли добротные кирпичные дома, многие из них тянулись вверх аж на четыре этажа. Жить в этом районе считалось почетно. Здесь концентрировались административные здания, городская типография, почта, парикмахерская, магазины, развлекательные заведения, включая пару ресторанов и несколько кафе.

Алексей с удивлением обнаружил, что ресторан «Былина» работает и сейчас, впрочем, на двери висело объявление, что заведение открывается только в шесть вечера. Здание бывшего райкома было в строительных лесах.

Самосвал сливал в короб жидкий бетон. Короб оседлали строители с лопатами. Тоже мрачные и серые, но уже без немецкой формы. «Перемещенные лица», – догадался Алексей. Так называли людей, перемещенных в годы войны за пределы СССР. Военнопленные, узники концлагерей, остарбайтеры – все угнанные в Германию. После войны они возвращались, их было не меньше пяти миллионов. Радость была недолгой – их поразили в правах, подвергали репрессиям, объявили изменниками. Отправили в колымские лагеря, но не всех – рабочие руки требовались и в Европейской части СССР. Вернувшихся людей использовали на восстановлении народного хозяйства, которое шло стремительными темпами…

Черкасов смотрел, вспоминал… В начале 40‐х махровый враг народа, разоткровенничавшийся на допросе, использовал термин «рабы социализма». Критиковал советскую власть за то, что она осуждает миллионы людей по вздорным поводам, а потом использует их на «великих» стройках, мол, за счет этого страна и может хоть чем-то похвастаться. Не было бы зэков – не было бы и успехов. Махровый был враг, самый настоящий противник социализма, но иногда Черкасова посещала мысль: а ведь он в чем-то прав! Производство держалось на миллионах осужденных. А теперь их заменили перемещенные лица и военнопленные – те же самые миллионы…

О большой политике Алексей старался не задумываться. В ней много неясного, противоречивого и опасного…

В добротном здании работала булочная. Очередь тянулась на улицу. В основном пожилые женщины, старики, мужики на костылях. Очередь продвигалась быстро, но короче от этого не становилась. Подходили другие, становились в хвост. Хлеб был не лучшего качества – какие-то серые «кирпичи», но все же настоящий хлеб – не то, чем кормили в войну. Карточную систему еще не отменили, хотя разговоры об отмене шли давно. Продовольствия на всех не хватало – убыль населения не сократила количество голодных ртов. Зарплаты маленькие, а цены на базарах и в магазинах потребкооперации – просто издевательские. Очередь продвигалась. Люди семенили мелкими шажками. Подходили другие, спрашивали, есть ли смысл стоять? Им в ответ пожимали плечами – кто же знает? Стойте, может, и повезет.

Внимание Алексея привлекли двое сутулых мужиков в коротких фуфайках. Они брели по противоположной стороне улицы, курили папиросы и друг с другом почти не разговаривали. Оба в кепках, бритые затылки, какие-то надписи белым на груди. Исподлобья смотрят по сторонам.

Женщина, идущая навстречу, ускорила шаг, опустила голову. Мужики посмотрели ей вслед, перекинулись парой слов. Вроде без пошлостей. Постояли возле «булочной» очереди, но решили не вставать, отправились дальше. Люди отворачивались от них, а те и не лезли с разговорами.

Один покосился на Черкасова, Алексею почудилось что-то знакомое. Или нет? Он засомневался. Мужик угрюмый, небритый, глаза ввалившиеся. Задержал взгляд, нахмурился, но быстро отвел глаза, втянул голову в плечи.

Из переулка вывернул вооруженный патруль. Мужики в фуфайках и ухом не повели. Проигнорировать такую колоритную пару бойцы не могли – остановили, потребовали документы. Те предъявили свернутые вчетверо бумаги, стали терпеливо дожидаться, пока старший патруля их изучит. Наконец бумаги вернули, патруль отправился дальше.

Один из мужиков сунул бумагу за пазуху, отыскал взглядом Черкасова, ссутулился еще больше. Потом оба свернули в переулок.

Алексей не стал их догонять – не было причины. Мало ли знакомых? Были и хорошие, и такие, что лучше не вспоминать.