Сыщики 45-го

Операция закончилась, Вишневский пребывал без сознания. «Состояние стабильно тяжелое, – объяснил врач, у которого руки до сих пор были по локоть в крови. – Пуля разворотила кишечник, едва извлекли, там теперь не кишки, а нарезка из ливера…»

Вишневский скончался под утро после внезапного приступа – тяжело вздохнул и навсегда успокоился. «Вы же говорили, что состояние стабильное», – не мог поверить Алексей. «Стабильно тяжелое, – поправлял доктор, – мы сделали все, что могли».

Люди угрюмо смотрели на Черкасова, ясно давая понять, что они думают. Да пошли они к черту! Все мы крепки задним умом!

Поспать этой ночью удалось часа полтора – в больничном коридоре, под лязг каталок и бредни больных. Состояние было убийственное. В одночасье группа лишилась трех человек (вернее, двух, если не считать крота), и это было слишком высокой ценой…

Он каменел, шатался по городу бледным призраком. Работа валилась из рук. Часть задачи худо-бедно выполнили, но с устранением осведомителя банды шансы выявить остальных стремительно скатились к нолю.

Тела погибших перевезли в морг. Билась в истерике жена убитого сотрудника, ее пыталась успокоить маленькая девочка, уже привыкшая называть Куртымова папой.

Беседа с майором Черепановым длилась больше часа. Майор был зол, и кабы не «особые» обстоятельства, оргвыводы в отношении нового начальника уголовного розыска могли бы распространиться очень далеко.

К тайнику с запиской в Парадном переулке никто не приходил – очевидно, члены банды и так все знали. Во всяком случае записка оставалась нетронутой. Алексей принял трудное решение убрать людей из переулка – потерь и так было выше крыши.

Дьяченко бычился и вообще прекратил разговаривать. План дальнейших оперативно-разыскных мероприятий никак не составлялся, все ниточки были оборваны или вели в никуда.

В районе обеда Алексей добрел до отчего дома – просто так, посидеть в тишине – дома, говорят, и стены помогают. Он ожесточенно воевал с замком, когда приоткрылась дверь шестой квартиры и появился робкий глаз соседа.

– С добрым вас днем, Алексей Макарович, – вкрадчиво поздоровался Чаплин.

– И вас по тому же месту, – неприязненно покосился на него Алексей. – Снова не на работе, Яков Моисеевич?

– Ой, да я вас умоляю… – смутился сосед, – сегодня именно тот день, который принято называть выходным. Причем не в календарном плане, а в фактическом… Такое случается не чаще раза или двух в месяц, просто праздник какой-то…

– Тогда с праздником, Яков Моисеевич. Вы хотели что-то сказать? Я могу для вас что-то сделать?

– Нет, не сегодня, – пробормотал сосед. – Вот смотрю я на вас, Алексей Макарович, и как-то пропадает желание просить у вас совета или содействовать в помощи, учитывая ваше служебное положение… У вас тяжелая работа, мне бы не хотелось такую: сплошные переработки и отчаянный риск, м-да… Извините, что посмел вас отвлечь от сложных операций с ключом, который вы, кстати, вставляете не тем концом…

Такое ощущение, что он весь день находился под пристальным наблюдением. Следили свои, следили чужие, соглядатаи менялись, и замыслы у них были разные, но постоянно кто-то присутствовал и обращал на него внимание. Порой эти взгляды сверлили, как дрель, вгрызаясь в мозг, и понимание, что вряд ли его покрошат в фарш при свете дня, мало успокаивало.

На углу барака мелькнула знакомая фигура, недобрый прищур из-под косматых бровей. Почему отныне их дороги с бывшим сослуживцем постоянно пересекаются? Он работает, или только тем и занимается, что подглядывает за Черкасовым? Хочет-то чего?

Головаш стоял на другой стороне дороги, смотрел насмешливо, предельно каверзно – дескать, мир слухами полнится, гражданин капитан, не фартит вам, но это ничего, главное, что вы сами пока живы…

Злость ударила в голову, Черкасов резко прыгнул на проезжую часть, чтобы раз и навсегда разобраться с этим типом. И отпрянул, точно ошпаренный, – самосвал словно специально ждал его! Водитель ругался, стучал кулаком по черепу.

Машина с ревом мчалась мимо, а Алексей настолько выпал из реальности, что даже не заметил ее. Сердце колотилось. Головаш пропал – вроде стоял на углу барака, а уже корова языком слизала. Иногда возникало сомнение: а реален ли этот персонаж? Или это угрызения совести трансформируют воображение во что-то говорящее и как будто материальное? Если это так, то у капитана Черкасова большие проблемы. О чем, вообще, речь? Какие угрызения совести? Головаш – беспринципный аморальный тип, убил невинного человека, не имеет права дуться и вынашивать планы мщения…

День тянулся черепахой. Сторонился Дьяченко, остальные разговаривали сквозь зубы. Но что-то не давало покоя, интуиция прорывалась сквозь апатию, пыталась что-то сообщить. Он понимал лишь одно: будь крайне осторожен. Если найдут твой труп, то многие в этом городе вздохнут с облегчением. И вряд ли силовые структуры будут рыть землю, чтобы найти твоих убийц… Самое время обнулиться, начать все заново.