Сыщики в белых халатах. Следствие ведет судмедэксперт

Но главное не это! Дело в том, что мама привела на прием к доброму детскому врачу ребенка с явлениями простуды. Но кроме того, у мальчика был еще и энурез, то есть недержание мочи. Так вот, как это ни удивительно, но с этих пор ребенок выздоровел. Энурез у него исчез навсегда, а Мишку с тех пор стали называть «Врач, лечащий испугом» или просто – «Испуголог». Отец же мальчика после столь удивительного и неожиданного исцеления ребенка много лет подряд в этот знаменательный день приносил Мишке в подарок бутылку отличного и дорогого коньяка. Вот такая психотерапия в чистом виде!

Вот такая история. И, повеселившись от души, смеясь над незадачливым доктором Милевским, мысли о предстоящей учебе в Столице ушли куда-то на второй, а то и третий план. А как же иначе: лето, отпуск, поход на реку, на сплав и борьба с ее порогами, и костры, и комары. Уходя в тот день из больницы, судмедэксперт тихонько напевал:

Кедр сухой скрипит над кручею,
Впереди тайга дремучая,
Рюкзака ремни давят грудь,
Впереди еще долог путь!

(Ю. Бендюков. «Кедр»)

Если бы ему дано было знать, какой впереди путь предстоит. И вовсе не в тайге, а в далеком, далеком городе…

Глава 2 Ангелика

От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!..

Н. А. Некрасов

Утреннее апрельское солнце припекало совсем по-летнему. Было жарко и пыльно. На посадку в самолет – о, счастье! – нас повели пешком. Я шел медленно, просто плелся, бессильно отстав от общей группы, и постоянно оглядывался туда, где осталась Она – моя Ангелика. Лика стояла в стороне от всех, и я сначала хорошо видел ее лицо и даже слезы на нем. Она стояла, прижав кулачки к груди, и беззвучно плакала… Потом черты ее лица стерлись, остался один силуэт… Но вот мы свернули за стоящий самолет, затем за бензозаправщик, и все провожающие исчезли. Исчезла и она… Исчезла навсегда! Мне безумно хотелось повернуть назад, побежать к ней, но я, едва переставляя ноги, продолжал идти и идти, зачем-то тупо считая про себя шаги. Но вот этот бесконечный путь закончился у трапа самолета, и я поднялся на свою Голгофу. Там, наверху, прежде чем нырнуть в спасительную прохладу самолетного чрева, я оглянулся и каким-то обострившимся – даже не взглядом, а скорее чувством снова на мгновенье увидел ее… Но тут меня нетерпеливо подтолкнули в спину, и я шагнул в салон. Все закончилось… Закончились эти месяцы учебы, закончилась и наша безумная, горячечная, сводящая с ума любовь. Даже не любовь, а какая-то дикая и необузданная страсть. Три месяца учебы слились, съежились в один короткий миг. Как будто ничего и не было. Вот только в груди появился холодный, давящий ком, мешающий дышать, мешающий жить. Я сидел в кресле и, прислонившись щекой к иллюминатору, смотрел на проплывающие под самолетом облака. Щека была мокрой. От холода стекла? От слез? Не знаю, может, от всего сразу. Я сидел и смотрел, а в голове под мерный шум двигателей обреченно билась и металась одна бесконечная, горькая, надрывная мысль:

– Вот и все… я лечу домой… я лечу в пустоту… вот и все, вот и все.

А как же все было просто и легко три месяца назад! С какой радостью и энтузиазмом собирался на учебу в Столицу. Всю осень и начало зимы строил планы о том, что надо посмотреть, куда попасть. Театры, музеи, концерты… Как весело и беспечно праздновали Новый год! Гуляли и веселились безоглядно так, как могут веселиться здоровые, не имеющие проблем молодые, полные сил и энергии люди. Строили планы на лето, среди зимы думали о походах и палатках, кострах и реках, пели песни, которые непременно прозвучат и летом у костра, на берегу таежной реки:

Я расскажу тебе много хорошего
В тихую лунную ночь у костра.
В зеркале озера звездное кружево,
Я подарю тебе вместо венца…

(В. Вихорев)