Сыщица начала века

С хриплым страдальческим воплем Евлалия отшатнулась, прижимая одну руку к груди, а другой шаря по воздуху, словно ища опору. Я невольно подалась вперед, чтобы оказать ей помощь, а Смольников выхватил из ее дрожащих пальцев свою папироску и сунул в рот, с видимым удовольствием затянувшись.

В этот миг рука Евлалии нашарила-таки опору, и по случайности ею оказалась та самая птичья клетка, из которой раздавалось кряхтенье. Пальцы вцепились в платок и конвульсивно сжались, сдернув его.

Обитателем клетки оказался огромный белый попугай какаду, который немедленно вытаращил блестящие, словно бусинки, глаза и завопил:

– Я безумен только в норд-норд-вест!

– Угомонись, старина Гамлет, – ласково сказал Смольников. – Погода нынче теплая, ветер ласковый – никакого норда, один сплошной зюйд. Ты как поживаешь, а?

– Что ему Гекуба, что он Гекубе? – хрипло вопросил Гамлет, и я смекнула, что передо мной настоящий театральный попугай, который изъясняется только репликами из пьес. Отсюда и имя. И тотчас, словно желая подтвердить мою догадку, Гамлет прокаркал: – Ее любил я. Сорок тысяч братьев…

– Все это в прошлом, уверяю тебя, – перебил его Смольников и, с сардоническим смешком выхватив из руки Евлалии платок, вновь набросил его на клетку. Оттуда раздалось недовольное кудахтанье, словно Гамлет моментально перевоплотился в курицу.

– Дорогая, будь осторожна с этой птичкой, – с усмешкой обернулся ко мне Смольников. – Имей в виду, этот актеришка вовсе не так безобиден, как кажется. Реплики из «Гамлета» – это не более чем увертюра к демонстрации его многочисленных талантов. Как ты думаешь, почему Ляля при гостях накрывает его платком? Да потому, что он ни с того ни с сего может начать страшно сквернословить! Даже босякам из ночлежек на Рождественке есть чему у него поучиться. Уж не знаю, кто его обучил такому виртуозному владению словом. Надеюсь, что не нежнейшая Ляля. И еще – имей в виду, что при нем надо быть осторожным в словах, даже когда он накрыт платком. У Гамлета острый слух и феноменальная память. Не побоюсь соврать, по-моему, он помнит все, что когда-либо было при нем сказано, в течение многих лет. Причем память его носит, как выражаются специалисты, ассоциативный характер. Какое-то неожиданное слово вдруг, словно ключ, откроет некую дверцу, и из Гамлета посыплются обрывки реплик, фраз и фразочек, любовных признаний, которые когда-либо выслушивала его хозяйка, ее перебранок с прислугой, сплетен, пьяных откровенностей…

– Откровенность за откровенность, дорогая! – раздался из клетки Гамлета голос Евлалии Марковой. – Ты мне расскажешь, каков он в постели…

– Молчи, дурак! Шею сверну! – взвизгнула Евлалия, сильно встряхивая клетку.

Гамлет хрюкнул, как если бы он был не попугаем, а поросенком, и мгновенно заткнулся, словно под покровом платка чья-то незримая рука и впрямь свернула ему шею.

Смольников от души расхохотался. Я же совершенно не знала, как себя вести, что говорить. Больше всего на свете мне хотелось захохотать, подобно моему «напарнику», но я не была уверена, что сие уместно.

– Значит, это твоя невеста? – севшим голосом переспросила хозяйка, прижимая руку к голове, будто там никак не могла уместиться мысль о коварстве ее бывшего любовника. – И зачем ты привел ко мне, блуднице вавилонской, сию белую голубицу?!

В голосе ее зазвучало рыдание, и я невольно тоже прижала руку – правда, не ко лбу, а ко рту. Чтобы не прыснуть. Сама не знаю, почему эта особа в сеточках и цепочках внушала мне такой смех!

– Угомонись, Ляля, – с усталой гримасой попросил Смольников. – Ты мне потом все скажешь, что на сей счет думаешь. Я просто хотел показать Лизоньке, какие потрясающие женщины делали мне честь своим вниманием. Пусть оценит, как ей повезло, какой бриллиант ей достался!

– А, так ее зовут Лизаве-ета! – протянула хозяйка дома, глядя на меня с особенным выражением. – Ну что ж, будем знакомы. Меня, как вы, должно быть, наслышаны, зовут Евлалия. Но для близких людей я сегодня – Лалла!

Так вот что должны обозначать переливчатые платки и цепочки! Евлалия пыталась изобразить индийскую принцессу Лаллу Рук из романтической поэмы Томаса Мура! Сия поэма нынче отчего-то сделалась чрезвычайно модной, на всяком журфиксе или литературном вечере ее непременно норовят декламировать или ставят по ней живые картины. Правда, на мой взгляд, Евлалия Маркова в своем наряде больше напоминала одалиску из какого-то опереточного гарема, но, с другой стороны, много ли я знаю одалисок или индийских принцесс, чтобы судить наверняка?

– А вас, Лизавета, – говорит она, не дав мне слова молвить, – а вас я буду называть… нет, не Лиза, это очень скучно и обыкновенно, а… например, Бетси! Что? Разве вы не знаете, что у англичан это уменьшительное имя от Элизабет. Итак, решено, на сегодня вы – Бетси.

И выжидательно таращится на меня своими темными, блестящими глазами, напоминающими птичьи.