Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник)

«Бедный старый дядя Сайльс! – подумал я. – Он не рассказал нам всего, думая, что никто его не видел, и не имел сил разбить сердце тети Салли и Бенни правдивым рассказом о своем преступлении». И он был прав; я сам решился бы солгать таким же образом, и так поступил бы каждый человек, имеющий хоть какое-нибудь чувство, лишь бы избавить этих бедняжек от лишнего горя и унижения, которое они терпели не за свою вину. Наш адвокат казался сильно обескураженным после речи прокурора; и Том был не в духе некоторое время, но крепился и не подавал вида, что он расстроен, однако меня-то он не обманул, я видел, что он расстроен. А публика – боже, как она тут волновалась! Когда обвинитель кончил речь, он сел на место и начал вызывать своих свидетелей. Сперва он вызвал тех, которые могли подтвердить, что между дядей Сайльсом и Юпитером существовали недружелюбные отношения; свидетели добавили к этому, что они слышали, как дядя Сайльс грозил Юпитеру, и что вражда между ними становилась все сильнее, так что все начинали об этом говорить, а покойный стал бояться за свою жизнь и говорил двум или трем из них, что дядя Сайльс непременно убьет его когда-нибудь. Том и наш адвокат задали им несколько вопросов, но это не привело ни к чему, – они упорно стояли на своем. Затем вызвали Лема Биба и он начал давать показания. Тут я вспомнил, как в тот вечер Лем Биб и Джим Лен шли по дороге и говорили о том, что хотели попросить собаку или еще что-то у Юпитера Дунлапа; а вслед за этим я вспомнил и ежевику, и фонарь, и Билля Уитерса с его братом Джо; вспомнил, как они, проходя мимо нас, говорили про негра, который тащил на спине мешок с хлебом, украденным у дяди Сайльса; и вспомнил, наконец, привидение, так напугавшее нас тогда, между тем как теперь это самое привидение сидело преспокойно здесь на почетном месте за перегородкой в качестве глухонемого иностранца и очень удобно расположилось в кресле, скрестив ноги, между тем как остальная публика столпилась позади и едва могла дышать в тесноте. Таким образом, мне ясно припомнились все события того дня, и я с грустью подумал, как тогда все казалось веселым и приятным, а теперь все стало таким мрачным и безотрадным.

Лем Биб под присягой заявил:

– Я шел по дороге в тот день, второго сентября, вместе с Джимом Леном; это было перед солнечным закатом. Вдруг мы услышали громкий разговор, похожий на ссору, который раздавался недалеко, из-за кустов орешника, росших вдоль изгороди; затем мы услышали, как один человек сказал: «Я уже говорил вам, что убью вас!» И мы тотчас узнали, что это голос обвиняемого. Потом мы увидели, как над орешником поднялась дубина и снова опустилась, сопровождаемая звуком тяжелого удара и болезненными стонами. Тогда мы осторожно приблизились к тому месту и увидели, что Юпитер Дунлап лежал на земле мертвый, а над ним стоял обвиняемый с дубиной в руках. После этого он перетащил труп в кусты и скрыл его там, а мы тихонько выбрались на дорогу и ушли.

Да, это было ужасно. Кровь леденела у слушателей, и пока свидетель говорил, в зале было так тихо, как будто она была совершенно пуста. Когда же он кончил, все перевели дыхание, по всей зале пронеслись вздохи; все смотрели друг на друга, как бы говоря: «Это ужасно! Чудовищно!»

Но тут произошло одно обстоятельство, поразившее меня. Все время, когда первые свидетели показывали, что между обвиняемым и убитым существовала вражда и что первый часто грозил последнему, – все это время Том внимательно следил за их показаниями и не пропускал случая уличить их во лжи. Но теперь, какая перемена! Сначала, когда Лем только что стал давать показания, ни одним словом не упоминая о том, что он говорил с Юпитером и просил у него собаку, Том по-прежнему внимательно слушал, и я видел, что он подвергнет Лема пытке перекрестного допроса; а затем, вероятно, придется и мне с Томом давать показания насчет того, какой разговор происходил между Лемом Бибом и Джимом Леном. Но тут вдруг с Томом произошла такая перемена, что я почувствовал холодную дрожь. Я сразу увидел, что он погрузился в самую мрачную задумчивость и что его мысли витают где-то далеко-далеко. Он не слушал того, что говорил Лем Биб, а когда свидетель закончил, Том все еще находился в той же мрачной задумчивости. Наш адвокат легонько подтолкнул его, и Том вздрогнул и сказал:

– Примитесь сами за перекрестный допрос, если хотите. Не мешайте мне, я должен подумать.

Это поразило меня. Я ничего не мог понять. А Бенни и ее мать, – ах! – они казались такими испуганными, такими встревоженными. Они откинули свои вуали, чтобы как-нибудь поймать взгляд Тома, но это им не удалось, и я тоже не мог привлечь его внимания. Таким образом, наш мямля-адвокат начал перекрестный допрос и, конечно, из этого не вышло никакого толку.