Сытый мир

Самый заметный — Фред, бывший матрос — богатырь из Гамбурга, руки сплошь в татуировке. У него ещё осталось немного волос на задней половинке черепа, остальная голова лысая и какая-то угловатая. На всех видимых участках кожа натянута, как на барабане. Высокий лоб, массивный нос. Высасывает в день полтора литра шнапса. Вспыльчивый мужик с чувством собственного достоинства, он уже не по одному разу поколотил всех своих братьев и многих сестёр. Только я избежал этой участи. Ко мне он испытывает необъяснимое уважение. Он уверен, что я не в своем уме и, если меня побить, это принесёт несчастье.

А я вовсе не безумен, но в вышеописанных обстоятельствах воздерживаюсь от доказательств. Фред хороший мужик, он защищает членов своей семьи, если кто-нибудь к ним цепляется. Такой человек всегда нужен.

Светофор переключается. Я успеваю дойти до разделительной полосы. Вокруг Свободы всегда большое движение. Некоторые машины так и норовят меня переехать — как Ральфа, с которым это случилось три недели назад и который теперь валяется в больнице.

Солнце блестит в «чёрном великане», высотном здании универмага «Херти», фасад которого составлен из затемнённых стеклянных пластин. Вроде бы его собираются скоро снести. Будет жаль. Это здание меня всегда привлекало, особенно свет, расплавленный в темном стекле — как будто в кофе или в океане на закате.

Улицу я одолел, и мой взгляд переходит с Фреда на Меховую Анну — женщину шестидесяти пяти лет, которой с виду можно дать никак не меньше восьмидесяти. В знак приветствия она помахивает своей котомкой.

Не женщина, а сплошные морщины.

Говорят, она уже лет двадцать в любую погоду, в любое время дня и при любом настроении носит меховую шубу, что-то вроде дешёвой чёрной овчины, но совершенно облезлую и рваную — мне случалось видеть таких шелудивых кошек, облезших до голой кожи.

Сагу Анны можно выслушать только по телефону. Живьём её долго не выдержать, разве что в качестве декорации к гибельному настроению. После третьего пива по её дырявым чулкам течёт жёлтая жижа, она воняет, и все держатся от неё подальше.

К счастью, она неговорлива, в общении довольствуется хихиканьем.

Если приходится попрошайничать, она принципиально пристаёт только к благополучного вида мужчинам среднего возраста. Это её причуда. «Милостивый государь, не найдётся ли у вас для меня одной марки?» Весь её запас слов ограничивается этой фразой. Она произносит её пронзительно и протяжно. Потом просто хрюкает.

Для меня остаётся загадкой, как она переживает зиму с постоянно мокрыми ногами.

Шоколадно-коричневый, но с усиками, рядом с ней стоит Метис. Баварский акцент делает этого чернокожего гротескной фигурой, какие часто встречаются в развлекательных фильмах. Все называют его коротко — Метис. Своё прежнее имя он, пожалуй, уже и сам забыл. Он гордится тем, что он метис.

— Я горжусь тем, что я метис!

Ему это кажется настолько важным, что он повторяет эту фразу по пятьдесят раз на дню. Любому его высказыванию — даже по самому банальному случаю — предпосылается это заявление.

Жирная Лилли — самая объёмистая: есть на чём задержать взгляд.

Жертва желёз радости, она сидит на парапете и массирует свои ноги. Месит их как тесто в квашне. На голове у неё растёт слипшаяся солома. Мускулы рук бывшей официантки из пивной «Хофброй» давно выродились в свисающие груды жира. Рот в размазанной помаде присосался к горлышку винной бутылки — красное на красном, вино течёт по её бледной коже с подбородка на шею. Она одета в белое и почти чистое — если не считать винных пятен — платье. Деталь примечательная и заслуживает быть упомянутой.

И напоследок — Эдгар и Лиана.

Эдгар, с вечной кривой ухмылкой, с проседью в д линных, до плеч, волосах. Ещё ни одной минуты я не видел его трезвым. Эдгар, чьё измождённое тело представляет собой чудо динамического равновесия в постоянном движении. Эдгар — это картина! Смешное пошатывание и коловращение, взмахи рук и балансирование. В нём нет ничего нескладного — скорее бессуставное, гуттаперчевое, марионеточное, подвешенное на нитках.

Когда он с кем-то говорит, он вцепляется в плечо собеседника и влажно шепчет ему в ухо со своим своеобразным акцентом. Гордый человек. Преклоняется он только перед Лианой, на которую молиться готов. Уже много месяцев он пресмыкается перед ней, но безрезультатно — он ей безразличен. К заходу солнца он регулярно набирается мужества и целует ей коленку, после чего она его машинально стряхивает. Тогда его глаза наполняются скорбью, и он оборачивает свой тоскующий взгляд к нам, как бы спрашивая, почему так, и его смещённые одна по отношению к другой губы дрожат.