Сытый мир

Я стянул с неё одежду. Она оглянулась по сторонам, не видит ли нас кто-нибудь. Раздевшись донага, мы смотрели друг на друга. У неё на бёдрах было несколько синяков. Я ничего о них не спросил. Мы стали тереться друг о друга. Моя Красная Шапочка выглянула наружу. Я попробовал Юдит языком. Вкус был кисловатый. Как сбежавшее молоко, смешанное с лимонным соком. Ну хорошо. Маленький недостаток. Слижем, пока она не растопится, пока не разогреется, не разбухнет, готовая к приятию. Я очень осторожен. Мужчины, которым нравится дефлорировать, должно быть, законченные деспоты. Ведь это очень торжественная мысль. Она забудет сотни своих сношений, но первое — никогда. А может, это тоже всего лишь тщеславная иллюзия?

Ну вот, теперь, кажется, путь подготовлен. Всё на мази. Сейчас. Сейчас… О-о-о!..

И тут внезапно я чувствую, что кто-то стоит у меня за спиной! От ужаса мой член скукожился до величины большого пальца.

Ирод, ах ты извращенец, скотина! Или это не он?

Я покосился в сторону. Юдит коротко вскрикнула.

Этого не может быть. Это не может быть правдой! Этого не может быть ни здесь, ни где — нибудь ещё!

Над нашими телами с самым заинтересованным видом стояла овчарка. Морда её поднималась и опускалась. Она смотрела на нас, склонив голову набок, вывалив свой язык. Она стояла неподвижно, не сводя изумлённых глаз с происходящего.

— Пёс, пошёл отсюда!

Никакой реакции.

— Сматывайся!

Я зарычал и показал ему зубы.

Он слегка наморщил лоб. И потом засмеялся. Это было отчётливо видно. Мои зубы показались ему смешными.

— Эмиль!

Это кто-то крикнул. Поскольку я всё ещё лежал на Юдит, мне пришлось вывихнуться, чтобы увидеть кричащего.

То был старый баварец в полном национальном облачении. Он издали потрясал своей тростью, призывая собаку.

— Эмиль! Ко мне, Эмиль! К ноге! К ноге!

Этот пенсионер в чулках до колен остановился в двадцати метрах от нас и не смел приблизиться, поскольку видел двух голых. А собака стояла в полуметре от нас и была расположена поиграть. Поучаствовать в наших играх. Откуда мне знать о её намерениях?

Пенсионер звал собаку всё громче, потом сделал несколько шагов в нашу сторону и позвал ещё раз.

— Эмиль! К ноге! Место!

Ничего не помогало. Эмиль не сдвинулся с места ни на сантиметр. В его глазах светилось неугасимое любопытство. Несколько даже скучающе я скатился с Юдит в сторону и оперся на левый локоть.

Рот Юдит расползся в широкую улыбку. Нашла над чем смеяться…

Теперь пенсионер решительными шагам подошёл к нам, пристегнул поводок к ошейнику Эмиля и потянул его прочь. Он не произнёс ни слова. И правильно, так оно лучше. Голова его, торчащая из национального наряда, налилась багровым цветом. На языке у него наверняка вертелось что-то, но он пред почёл прикусить его и потянул свою собаку вниз по склону.

Мы переглянулись, засмеялись и отложили начатое дело на потом в связи с физической невозможностью продолжения.

Появился Том. На лице его было написано, что он всё видел. Хотя он старался сохранять почти нейтральное выражение. Но потом его прорвало, он не выдержал и захохотал во всё горло. Прыснул, упал на колени и согнулся в три погибели.

Юдит потянула меня за руку.

— А он и правда парень что надо, твой друг!

— Я знал, что он тебе понравится. Кроме всего прочего, он может оказаться очень полезным. Сострой ему глазки — и он украдёт для тебя всё, что ты только пожелаешь…

Юдит сияла.

— Перспективы просто выдающиеся!

— Да, если подумать, наши дела фантастически хороши…

ГЛАВА 10. ШВАЙНЕБАККЕ

в которой полицейский грубо врывается в купе и приводит Хагена на грань отчаяния

На Мариен-плац топчутся чёрные, жёлтые и розовые туристы всех национальностей, местных легко узнать по оттенку охры на их одутловатой коже. Они пялятся на позднеготическую ратушу и ждут танца фигурок. Сейчас четыре часа пополудни. А это представление на башне бывает, кажется, по утрам, если я ничего не путаю… Том не знает, Юдит тем более.

Мы втроём прогуливаемся то пешеходной зоне. Глядя на множество витрин, мне так и хочется открыть собственную лавку, на которой висела бы большая вывеска с очень простой надписью: «Вещи».

— Когда я был в Мавритании, там была одна такая длинная песчаная дорога, почти что в никуда. Эта дорога пролегала мимо стены, нашпигованной разноцветными стеклянными осколками, которые красиво светились на солнце. В конце этой дороги находилась крошечная лавка, сколоченная из досок, площадью от силы в десять квадратных метров, но там можно было тупить решительно всё. Продукты, сигареты, алкоголь, газеты, стиральный порошок, инструменты. Проси что хочешь — и продавец, старый испанец, пороется в углу — и непременно извлечёт необходимое. Там на двух бочонках лежала доска, на ней я пил пиво. Я любил эту лавчонку, правда!

— Классно, где ты только не был! — сказал Том.

Я хотел бы произвести на свет двух дочерей — только ради того, чтобы назвать их Луна и Сильвана. А после этого сразу же вышвырнуть их вон.