Сжигая запреты

«24 июня… С таблетками, конечно, трешак ушел за пределы допустимого. Но, ладно, я и с этим справилась», – строчки из Маринкиного дневника так четко перед глазами встают, будто реально снова их вижу.

Справилась? Справилась?! Как именно?

Тягучий водоворот внизу живота. Прорыв. Стремительное затопление всего организма. И я – камнем на самое дно.

«Первый день последней менструации? Продолжительность цикла?», – присоединяется к нашему безумному междусобойчику звездный женский врач.

Стоп. Пытаюсь тормознуть сознание. Но мой локальный диск сегодня отличительно жесткий. Продолжает вертеться и считывать убивающую меня информацию.

«Пятнадцатое июня… Двадцать три дня…», – точит Маринкиным колдовским голоском.

Остановка сердца, а за ним и полный ступор мозговой активности. Секунда, две, три… И мои мозги наматывает на рубящие лопасти этого проклятого мира.

«Сейчас у вас десять недель…», – и снова подачу принимает самый пиздатый доктор.

Эндорфины – фейерверками вверх. Сердце – вдребезги и каждой долбаной частицей на взлет.

«Я тебе первому сказала… Дань… Я тебе первому сказала! Понимаешь?!»

И после этого адский гниющий узел, с которым я так долго существовал, наконец-то разваливается. Все, что я чувствовал от момента, когда только начал выполнять Маринкин список желаний, и по сегодняшний день, одним мощным потоком затапливает и взрывает все мои реакторы, провоцируя пожарище, способное уничтожить весь этот ебаный мир.

…МОЙ.

– Марина…

– Да, Дань… В марте у нас родится ребенок.

Ни одно заумное учение, ни одна психологическая терка, ни одна чертова книжка не опишет, как сильно я ее люблю.

Но это…

– Я тебя убью.

23

Я единственный.

© Даниил Шатохин

– Я тебя убью, – обрушиваю, как приговор.

И мир вместе с этими словами гаснет. Затягивая пространство беспроглядной темнотой, напоминает, что останется в нем без Маринки Чарушиной.

Ничего.

Тьма поглощает все краски, все звуки и все запахи.

«В марте у нас родится ребенок…»

Нормальным я себя, конечно, никогда не считал. Но то, что происходит внутри меня сейчас – неизведанная высота. Свистящий шепот, агрессивное рычание, затяжные хрипы, устрашающая трещотка, разнообразные шорохи, раскатистые удары, отчаянное трепыхание, яростная пульсация – безумие зашкаливает.

В панике все мои монстры.

Есть такая хренотень – а капелла. Вот, когда мир обрывает основное сопровождение, мои черти сухим хором тянут общую негативную мысль. Впервые выдают столь впечатляющее единодушие.

Ребенок… Мой… Мои гены…

Это недопустимо.

Я долго переваривал и принимал тот факт, что любовь, которую я испытываю к Маринке – не временное помутнение рассудка. Скормить демонам еще и наличие продолжения рода Шатохиных – невозможно.

Вся моя суть против этого. Без вариантов.

Когда тьма перед глазами проясняется, первые изображения, которыми питается мое сознание, становятся кадры из моего адского прошлого.

Похоть… Грязь… Омерзение… Стыд… Больное удовольствие… Тошнотворное послевкусие… Опустошение…

О том, что нечто подобное переживет кто-то еще, даже думать страшно. Моим генам нельзя давать продолжение. Черный набор моей ДНК губительнее любой наследственной физической патологии.

– Я убью тебя, – повторяю еще мрачнее, несмотря на то, какой ужас вызывает осмысление этого действия.

– Попробуй, – отбивает Чарушина шепотом.

Слышу по голосу, что напугал, но сдаваться Маринка, безусловно, не собирается. Смотрю на нее и захлебываюсь такими бешеными эмоциями, что глаза влагой выжигает. Сознательно ее смаргиваю, она выходит из берегов, но никакого хотя бы мало-мальски ощутимого освобождения внутри меня не возникает.

Моя Маринка… Моя.

Лицо, которое я могу рисовать по памяти. Светлые пряди волос, за которые я любил дергать, когда по-другому нельзя было прикоснуться. Глаза, которые мне много лет снятся ночами. Губы, которые я хочу целовать до скончания веков.

Что бы я не чувствовал, как бы меня не рвало на куски, до какой бы стадии шизы я не доходил, причинить Чарушиной вред я не способен.

Моя Маринка… Моя.

Опуская руки, отступаю на шаг назад.

«В марте у нас родится ребенок…»

– Ты, мать твою, представляешь, что ты натворила?! – рявкаю в попытке выплеснуть какую-то часть убийственных эмоций.

– Я натворила?! В одиночку, что ли? – кричит она в ответ.

– Я давал тебе таблетки, Марин, – напираю не менее агрессивно. Но вместе с тем чувствую, что пока разговариваю с ней, ощущение вселенского пиздеца притухает. Мне нужно это облегчение, чтобы сделать передышку, иначе разорвет. – Почему ты не сказала мне, что таблетки не сработали? Ты же уверяла, что менстряк прошел! Я решил, что все нормально! А теперь что? У тебя десять недель!

Озвучиваю этот факт, и с новой силой накрывает.

Мать вашу… Нет!