— Не убий. То есть не совершай уголовного преступления. Есть разные другие виды убийства, и каждый требует анализа… Я еще работаю над этим, отец.
— Я тоже. Запомни только, что тот, кто ест мясо, ничем не отличается от мясника.
— Да, сэр. Не допусти, чтобы тебя застигли за прелюбодеянием… то есть не забеременей, не подцепи дурную болезнь, не позволяй миссис Гранди даже и заподозрить тебя, а главное — не допусти, чтобы узнал твой супруг: он будет очень несчастен… и может с тобой развестись. Отец, я не уверена, что когда-нибудь захочу совершить прелюбодеяние… Если бы Бог хотел, чтобы у женщины было больше одного мужчины, он сотворил бы побольше мужчин — а то их и так едва хватает.
— Если бы кто хотел? Не расслышал.
— Я сказала «Бог», но вы ведь понимаете…
— Как не понять. В теологию ударилась — мне было бы легче, если б ты стала морфинисткой. Морин, когда кто-нибудь начинает говорить о «Божьей воле», или о том, чего хочет Бог, или о том, чего хочет природа, если боится сказать «Бог», я сразу вижу, что этот человек намерен надуть другого… или самого себя, как в твоем случае. Выводить моральный закон из того факта, что особей мужского и женского пола рождается примерно поровну, значит высасывать его из пальца. Это столь же скользко, как «Post hoc, propter hoc»
[68]. Что до твоей уверенности в собственной непогрешимости, то у тебя еще молоко на губах не обсохло и только год, как начались менструации… а ты полагаешь, что знаешь все о сексе и его опасностях, как испокон веку полагали все девчонки твоего возраста. Что ж, дерзай. Сожги свои корабли. Разбей сердце своему мужу и растопчи его гордость. Покрой позором своих детей. Стань предметом сплетен всего города. Пусть у тебя загноятся трубы, и пусть какой-нибудь мясник вырежет их тебе в грязной каморке без наркоза. Дерзай, Морин. Отдай все за любовь. Ибо это и есть цена бесшабашного прелюбодеяния: ты отдаешь все и сходишь в могилу, а твои дети никогда не называют твоего имени.— Но ведь я и говорю, отец, что прелюбодеяния надо избегать: оно слишком опасно. И думаю, у меня получится, — я улыбнулась и продекламировала:
—
—
О
Знаю — я сам научил тебя этому лимерику. Но ты не упомянула о самом безопасном методе прелюбодеяния. А ведь ты должна его знать: я говорил тебе о нем в тот раз, когда пытался познакомить тебя со статистикой супружеских измен в нашем графстве.
— Наверное, я его упустила, отец.
— Я точно говорил об этом. Так вот, когда тебе захочется — а такое может случиться, — расскажи обо всем мужу, спроси у него разрешения, уговори его помочь, попроси посторожить тебя.
— А, да! Вы говорили, что в нашем графстве есть две такие пары, но я так и не поняла, кто они.
— Я и не хотел, чтобы ты поняла, поэтому упомянул кое-какие ложные факты.
— Я учла это, сэр, зная вас. Но все-таки не догадалась. Отец, это как-то некрасиво. А вдруг мой муж разозлится?
— Спрос не беда. Он может заехать тебе в глаз, но разводиться с тобой не станет. А по здравому размышлению как-нибудь поможет тебе, поняв, что если он скажет «нет», будет еще хуже. А там, глядишь, — с гнусной ухмылкой добавил отец, — ему и самому понравится его новая роль.
— Отец, вы меня шокируете.
— Ничего, привыкнешь.
— Погоди минутку! Я хотела бы еще поговорить о прелюбодеянии.
— А вот этого как раз и нельзя. Обдумай все как следует, но ничего не говори мне хотя бы две недели. Дальше.
— Не укради. Этого я не могу одобрить, отец.
— Ты могла бы украсть, чтобы накормить ребенка?
— Да.
— Подумай, какие еще могут быть исключения; через год-другой мы это обсудим. Правило, в общем-то, хорошее. Но почему бы, собственно, и не красть? Ты умна, могла бы всю жизнь воровать и ни разу не попасться. Почему же ты не воруешь?
— Ну-у…
— Не мямли.
— Отец, вы меня просто из себя выводите! Не ворую, потому что шибко гордая!
— Вот! Совершенно верно. По той же причине
— …слишком горда».