В пятницу я заехала за ней в школу и отвезла к доктору Рамси, предварительно с ним договорившись. Присцилла поинтересовалась, зачем.
— Доктор хотел посмотреть тебя еще раз через пару месяцев. Они как раз прошли.
— И он будет во мне ковыряться?
— Возможно.
— Не хочу!
— Повтори еще раз, да погромче, чтобы тебя услышали в Далласе. Потому что, если ты говоришь серьезно, придется обращаться к твоему отцу. Твой официальный опекун — он. Ну так что?
Присцилла умолкла. Примерно через час Джим вызвал меня к себе в кабинет.
— Сначала хорошие новости. Вшей у нее нет. Теперь плохие. У нее сифилис и триппер.
Я выругалась, облегчив душу. Джим покачал головой.
— Леди так не выражаются.
— Я не леди. Я старая кошелка, и у меня неисправимая дочь. Ты сказал ей?
— Родителям я всегда говорю первым.
— Хорошо, давай теперь скажем ей.
— Погоди. Я предлагаю положить ее в больницу, Морин. Не только из-за гонореи и сифилиса, а из-за того эмоционального состояния, в котором она окажется, узнав, что у нее. Сейчас-то она держится с вызовом, почти надменно — но что с ней будет через десять минут?
— Все в твоей воле, Джим.
— Позвоню в Мемориал Белла и спрошу, нельзя ли поместить ее туда немедленно.
22
СПИСОК ЭСТЕТИЧЕСКИ УСТРАНЯЕМЫХ
Меня разбудил шум. Я все еще сидела в кромешном мраке фургона, прижимая к себе Пикселя.
— Пиксель, где это мы?
— Бррумм… (Почем я знаю?)
— Тихо! — Кто-то открывал дверь фургона.
— Враг?
— Не знаю. Но не стреляй, пока не увидишь белки его глаз.
Дверь откатилась в сторону. На фоне проема возник чей-то силуэт. Я заморгала.
— Миссис Лонг?
— Кажется, да. Да.
— Извините, что так долго продержали вас в темноте. Но к нам явились прокторы Верховного Епископа, и их только что удалось сплавить, сунув им взятку. А теперь надо шевелиться — взятки хватит ненадолго. Так сказать бесчестность второго порядка. Могу я предложить вам руку?
Я оперлась на его руку — костлявую, сухую и холодную — и сошла вниз, левой рукой держа Пикселя. Человечек был маленький, в темном закрытом костюме, и походил на скелет больше, чем кто-либо из моих знакомых. Одни кости, обтянутые чем-то вроде желтого пергамента, и больше ничего. Череп был совершенно лысый.
— Разрешите представиться, — сказал он. — Доктор Франкенштейн.
— Франкенштейн, — повторила я. — Мы с вами случайно не встречались у Шваба на бульваре Сансет?
Он коротко рассмеялся, будто сухие листья зашелестели.
— Вы шутите. Это, разумеется, не моя настоящая фамилия, а псевдоним. Вы скоро поймете. Сюда, пожалуйста.
Мы находились в сводчатом помещении без окон, освещенном чем-то вроде бестеневого пенопласта Дугласа — Мартина. Мой спутник привел меня к лифту. Когда двери закрылись, Пиксель попытался сбежать, но я его не пустила.
— Нет уж, Пике. Тебе надо посмотреть, куда меня отведут, — говорила я шепотом, но мой провожатый откликнулся:
— Не волнуйтесь, миледи Лонг — вы теперь среди друзей. — Лифт пошел вниз, остановился, мы вышли и сели в пневматическую капсулу. Пролетев пятьдесят ярдов, или пятьсот, или
Пиксель не пожелал больше терпеть. Он выскользнул у меня из рук, соскочил на пол и пошел обследовать комнату и тех, кто в ней находился, держа хвост трубой и тыча повсюду свой розовый нос.
В центре круга стояло инвалидное кресло, занятое невероятно толстым мужчиной. Одна нога у него была отнята по колено, другая еще выше. Глаза скрывались за черными очками. Я сочла, что он диабетик, и задумалась над тем, как бы стал его лечить Галахад. Инвалид произнес:
— Начнем, дамы и господа. Мы обрели новую сестру, — он указал на меня здоровой рукой, точно церемониймейстер из кинофильма, — леди Макбет. Она…
— Минутку, — возразила я. — Я не леди Магбет. Я Морин Джонсон Лонг.
Он медленно навел на меня свои очки, как орудийную башню.
— Неслыханно. Доктор Франкенштейн?
— Извините, господин председатель. Разбирательство с прокторами нарушило весь распорядок. Ей ничего не объяснили.
Толстяк испустил долгий свистящий вздох.
— Невероятно. Мадам, примите мои извинения. Позвольте представить вам наш кружок. Все мы здесь покойники. Каждый из нас имеет счастье страдать неизлечимой болезнью. Я выражаюсь так потому, что мы нашли способ — хи, хи, хи! — наслаждаться каждым отпущенным нам золотым мгновением, поистине продлевать эти мгновения, ибо счастливый человек живет дольше. Каждый член Комитета Эстетического Устранения — к вашим услугам, мадам! — посвящает остаток своих дней заботе о том, чтобы негодяи, устранение коих только улучшит человеческую породу, не пережили его. Вы были избраны in absentia [151]в наше тесное сообщество не только потому, что вы тоже живой труп, но из уважения к тому криминальному артистизму, благодаря которому достигли своего статуса. После этого краткого вступления позвольте представить вам наших благородных сотоварищей.