Т. 2. Ересиарх и К°. Убиенный поэт

Таким образом я смог видеть, осязать, одним словом овладеть (правда не без некоторых затруднений) телом, которое находилось в моем распоряжении, меж тем как само это тело не имело ни малейшего представления о моем присутствии, так как в реальности его просто не существовало.

Настройка этих аппаратов, должно быть, стоила огромных затрат — сколько одного терпения потребовалось изобретателю, чтобы отыскать в прошлом всех этих сладострастниц и сладострастников в миг любовного слияния, сколько валиков пришлось израсходовать: ведь по большей части они, должно быть, натыкались на ничуть в данном случае не интересных людей, занятых чем угодно, только не любовью.

Полагаю, создателям пришлось поусердствовать в изучении истории, особенно хронологии. Они устанавливали аппарат в том месте, где, по их сведениям, в такой-то день такая-то женщина легла в постель, и, приведя механизм в действие, подкарауливали момент, когда можно будет поймать интересующий объект в соответствующей позе.

Более мощные аппараты, предназначенные для целей, не выходящих за рамки общепринятой морали, могли бы использоваться для воссоздания исторических картин прошлого. А сочетание с фонографом бесспорно позволило бы изобретателю, если бы тот пожелал сделать свое изобретение всеобщим достоянием, вместо того чтобы отдать для забав нескольким подземным распутникам, позволило бы, повторю я, воссоздать полную картину прошлого, открывая его часть за частью, и в скором времени у нас бы появились исследователи минувших времен, придя на смену нынешним открывателям неведомых земель. К примеру, один из них мог бы упорно воссоздавать валик за валиком жизнь Наполеона. А в газетах появились бы сообщения наподобие такого: «Г-н X., исследователь времени, только что сделал новое открытие: счастливый случай позволил ему обнаружить поэта Вийона, чья жизнь еще так мало нам известна, и, цилиндр за цилиндром, он неотступно идет за ним следом».

* * *

Но не будем забегать вперед. Все это из области утопии, тогда как та, которую я сжимал в объятиях, нравилась мне все больше и больше, и я предавался с нею любовным утехам, тем паче что она обо мне и не подозревала.

То была пылкая и чувственная брюнетка с белой кожей, на которой тонкие жилки проступали так густо, что она казалась голубой — восхитительного цвета морской волны, в которой уплотнилась белоснежная пена, превратись в божественное тело Афродиты. Руки ее были согнуты на высоте груди, словно она что-то отталкивала, и я вообразил, что это гибкое белоснежное тело лебедя, который уже больше не запоет, и что она — сама Леда, мать Диоскуров. Но вот аппарат остановился, она исчезла, и я, потрясенный неожиданной удачей, медленно вернулся к действительности.

IV

Скабрезные надписи и громкие имена, нацарапанные на стенах коридора, вызвали у меня отвращение, но мысль, что отныне я тоже в какой-то мере причастен ужасному роду Тиндаридов, наполнила меня гордостью, и я, не удержавшись, написал карандашом на стене:

Я НАСТАВИЛ РОГА ЛЕБЕДЮ

Тут меня охватило беспокойство, и, не в силах выносить атмосферу, царившую в этом подземелье, где, конечно же, не было ничего сверхъестественного, но все было для меня ново, я решил незаметно отыскать выход. Однако я заблудился: так и не найдя те залы, через которые сюда пришел, я, к своему ужасу, довольно скоро оказался в какой-то новой громадной зале; в центре ее три ступеньки вели на помост — на нем возвышалось кресло со сломанными ножками, некое колченогое подобие трона, за ним виднелся гобелен с изображением щита, разделенного лазоревыми и серебряными веретенами. На стене, где была расположена дверь, через которую я вошел, висели написанные яркими, кричащими красками картины, изображающие жанровые сцены.

Противоположную стену занимал орган, и его гладкие блестящие трубы стояли рядами, словно рыцари в доспехах. На органе лежала закрытая партитура в богатом переплете с надписью:

ОРИГИНАЛЬНАЯ ПАРТИТУРА «ЗОЛОТА РЕЙНА»^{192}

Пол был выложен плитами из серпентина, меди, черного мрамора с желтыми прожилками; встречались и плиты из прозрачного стекла, сквозь которые прорывались столбы красного и фиолетового цветов, но не они освещали зал, искусственный свет лился сквозь большие фальшивые окна, создавая полную иллюзию дня. На полу я заметил кое-где небольшие лужицы крови, а в углу лежала стопка театральных корон из позолоченной меди с цветными стекляшками.

* * *

Именно здесь и начинается самый волнующий эпизод моих скитаний: желая поскорее выбраться отсюда и не решаясь вернуться назад, я решил положиться на волю случая и тихонько отворил небольшую дверцу, расположенную рядом с органом. Было около восьми вечера. Моему взору предстала огромная, но столь же ярко освещенная зала, наполненная ароматом розового масла.