Т. 3. Несобранные рассказы. О художниках и писателях: статьи; литературные портреты и зарисовки

Автор «Вракодела», которого можно упрекнуть разве что за некоторую архаизацию, если только это может служить поводом для упреков, является одним из лучших французских версификаторов, что огромная редкость в наше время, а поскольку он истинный поэт, его творения вполне достойны того, чтобы стать достоянием грядущих веков…

Г-н Фернан Флере — нормандец. Как-то на одном банкете по случаю празднования тысячелетия Нормандии некий норвежец гигантского роста, оказавшийся рядом с ним, снисходительно взглянул на него и объявил:

— Вы — маленький викинг, а я — большой викинг.

Этот маленький викинг, как заметил другой нормандский поэт, похож на одного из лучников с гобелена из Байё[112].

Необоримая склонность к мистификациям толкнула его, когда он еще учился в коллеже, уверить кухарку своих родителей, что особого назначения чехол, получивший свое название от имени славного города Кондома, это новый вид кошелька, исключительно удобного для монет большого размера. В мясной лавке новый кошелек кухарки вызвал бурный хохот, и история эта разошлась по всему городу. Кухарка разрыдалась и не подумала скрывать имя того, кто ее разыграл. С той поры местные святоши чрезвычайно недоброжелательно поглядывали на г-на Фернана Флере.

Когда он захотел опубликовать свою литературную мистификацию, называющуюся «Колчан сьера Лувинье Пустынника», которая намного превосходит знаменитую мистификацию Мериме[113], то обратился к одному издателю, обитавшему недалеко от Одеона.

Издатель улыбнулся Флере, потрогал рукопись, раскрыл, и, надо же, первое слово, попавшееся ему на глаза, было именно то, в котором в одной из газет, где обсуждались раскопки г-жи Дьелафуа[114], типографы сделали прелестнейшую опечатку.

— Раскопки, сударь! — вскричал издатель, захлопывая рукопись. — Распопки… Ступайте, сударь, ступайте!

В «старинном доме на углу улицы Бюси» проживает также г-н Морис Кремниц[115], который привлек к себе большой интерес, опубликовав под инициалами М. К. в сборнике «Стихи и проза» великолепное стихотворение «Годовщина», посвященное памяти Жана Мореаса[116].

Поэт Морис Кремниц уже давно по собственной воле не обнародует свои произведения. Это милейший человек, который совершенно не стремится к славе. Поэты, его друзья, питают величайшее доверие к его безупречному вкусу, и хотя его мнение отнюдь не является приговором, тот, кто обратился за ним, полностью его принимает и подчиняется. Власть эта, которую он использует с чрезвычайной сдержанностью и в очень узком кругу, неожиданно поставила его в особое положение, какого он не искал и какое накладывает на него огромную ответственность.

В мирное время г-н Морис Кремниц, большой любитель пеших походов, каждый год отправлялся пешком знакомиться с какой-нибудь провинцией, где он еще не бывал. Он не обременял себя багажом, с крепким посохом он путешествовал и останавливался, когда и где хотел, не связывая себя никаким расписанием.

Как-то неподалеку от Монтро два жандарма остановили его на дороге и потребовали предъявить документы.

Г-н Морис Кремниц порылся в кармане и нашел только читательский билет Национальной библиотеки. Жандармы тщательно изучили его, и один из них осведомился:

— Значит, вы там работаете?

После утвердительного ответа г-на Кремница он заметил:

— Видать, ваши хозяева не больно-то много вам платят, раз вы не можете даже купить билет на поезд.

Г-н Морис Кремниц, которого новые поколения почти не знают, хотя они не забыли ни Андре Жида, ни Поля Фарга[117], пошел в армию в самом начале войны.

Я встретил его в Ницце, он был в форме пехотинца.

Кремниц жил жизнью своей пехотной части. Виделись мы в кафе всего несколько минут, и он сразу же нашел, что мой артиллерийский мундир лучше, чем его, пехотинца. Мне даже стало немножко стыдно, и когда мы попрощались, я выходил пятясь, чтобы звон моих шпор окончательно не добил этого славного и достойного человека.

Во время своего военного обучения я встречал в Ницце и Ниме и других литераторов, ставших солдатами. Встретился и с драматургом Огюстом Ашомом, пребывавшим в чине капрала в полку территориальных войск. Он расквартировался на скетинг-ринге и с безмятежным видом, завернувшись в шинель, спал на оркестровой эстраде; сейчас он спит в палатке. В казарме артиллерийской части, где я завершал свое «обучение», моя койка соседствовала с койкой капрала и поэта Рене Бертье, члена тулонской литературной группы «Грани». Я читал его стихи, и, на мой взгляд, он один из лучших поэтов своего поколения. Сейчас он младший лейтенант артиллерии. Этот поэт вдобавок еще и первоклассный ученый, и его полезным для человечества изобретениям нет числа.

В Ниме я также повстречался с Лео Ларгье, который неоднократно имел возможность бывать в доме № 1 по улице Бурбон-ле-Шато и который опубликовал прекрасную книгу о войне «Разорванное время».

В 1915 г. в первое воскресенье марта я обедал в ресторанчике «Грий», и вдруг пехотный капрал встал из-за стола, подошел ко мне и прочел строфу из «Песни злосчастного в любви».