Т. 3. Несобранные рассказы. О художниках и писателях: статьи; литературные портреты и зарисовки

Настали теплые дни. Госпожа Рудиоль тоже перебралась сюда, составив компанию мужу, которого она покинула только в середине осени, когда задули холодные ветры.

Шли годы, и ничто не нарушало мирную жизнь, которую вели человек и лошадь, эти своеобразные Робинзоны в одном из самых оживленных мест Парижа. Время от времени, чтобы Кокотка не застаивалась, кучер брал пассажира, с которым он и проникал на привокзальный двор. Там он давал кобыле немножко размяться, но старался не упускать из виду выход с перрона. Каждый вечер перед сном кучер крупным, старательным почерком заносил несколько цифр в свою старую потрепанную и засаленную записную книжку.

* * *

1 января 1910 года Рудиоль, встав в четыре утра, накормил лошадь, запряг ее и около восьми, видя, что погода хорошая, сказал себе, что этим надо воспользоваться.

Он посадил в экипаж мальчишку и въехал на привокзальный двор, где, после некоторых маневров, нашел место прямо перед выходом с платформы дальних поездов.

В девять во дворе появился некий господин и стал глазами искать извозчика. Кучер узнал своего клиента.

— Вот и вы наконец! — крикнул он, спрыгивая с козел.

— А, это вы! — удивился господин Пандевен. — Подождите! Минутку! — Он полез в портфель и достал листок бумаги. — Точно! Номер 20 364! Сколько я вам должен?

— Пятьдесят шесть тысяч триста двадцать франков, — ответил кучер, — и двадцать пять сантимов за письмо.

Господин Пандевен проверил расчеты. Три года минус один час по два франка за час — дневной тариф, и по два франка пятьдесят сантимов за час — ночной, с учетом разницы в почасовой оплате в зимнее и летнее время и добавки за високосный 1908 год.

— Все правильно, — заключил господин Пандевен, — вот то, что вам причитается.

Он выдал кучеру 56 тысяч 322 франка 50 сантимов, добавив еще 25 сантимов на чай.

Рудиоль засунул деньги в свой объемистый кошелек.

* * *

— А теперь ко мне домой! — сказал господин Пандевен, назвав свой адрес, и сел в экипаж.

Когда они прибыли, он заплатил кучеру за проезд один франк шестьдесят четыре сантима.

ДРАЖАЙШИЙ ЛЮДОВИК © Перевод Л. Цывьян

Именно наш дражайший Людовик изобрел тактильное искусство — искусство прикосновения и осязания. Идея эта возникла у него лет пятнадцать назад, и с тех пор он не прекращает исследований этой сферы, в которую он проник первым.

С самого рождения нового искусства я удостаивался чести быть приглашенным на все четверги, что устраивал дражайший Людовик. Проживал он тогда на улице Принцессы в старом доме, где на лестницах пахло довольно скверно, но зато квартиры были просторные.

Собирались к половине девятого вечера, и уже в девять вся дюжина друзей, удостоенных доверия дражайшего Людовика, была на месте. Да и что таить, нас притягивало тактильное искусство. Правда, чуть меньше, чем пикантная нагота законной супруги дражайшего Людовика, поскольку он, желая пробудить в нас чувство прекрасного, усаживал свою обнаженную спутницу жизни на стол, на котором подливал нам гайакское вино, купленное по соседству у виноторговца-овернца. Жена нашего дражайшего Людовика отличалась поразительной красотой и беспримерной добродетельностью. Никто из нас не осмелился бы дотронуться до ее наготы, даже с целью проведения опыта по части лиризма прикосновения, но зато мы пожирали ее глазами, покуда наши правые или же левые руки (в зависимости от обстоятельств), а то и обе сразу испытывали безумные художественные ощущения, ради которых мы и были званы в гости.

Я не стану вдаваться в подробности и рассказывать о поглаживаниях, щипках, шлепках по разнообразным местам и самой разной силы, которыми наделял нас дражайший Людовик в целях нашего тактильного образования и которые мы терпеливо сносили, не отрывая глаз от пухленького, очаровательного тела его жены.

Тем не менее я намерен сообщить вам, что искусство это, приемы и техника которого сейчас находятся в самом развитии, основано на различии ощущений, какие вызывают в органах осязания разные предметы в соответствии с их природой. Сухость, влажность, водянистость, все степени холодного и горячего, липкость, плотность, мягкость, дряблость, жесткость, упругость, маслянистость, шелковистость, бархатистость, шершавость, зернистость и проч. и проч. — все это, соединенное, сближенное самым неожиданным образом, было тем богатейшим материалом, из которого наш дражайший Людовик составлял тончайшие и возвышенные композиции тактильного искусства. То была безмолвная музыка, раздражавшая наши нервы, в то время как мы не отрывали глаз от соблазнительного тела, которого ни за что на свете не посмели бы коснуться и которое несло на себе плоды стократ аппетитнее, чем все яблони Тантала[14].

Дражайший Людовик учил, что все виды осязательных контактов, ощущаемых одновременно, создают впечатление пустоты, так как, объяснял он, давно известно, что «природа не терпит пустоты», а посему все воспринимаемое как пустота на самом деле является твердым телом.