Т. 4. Сибирь. Роман

— О, да ты проснулась, голубушка?! Небось Анисья разбудила. Громогласная она. Привыкла кричать со своим мужем. Искалеченный он. Мало что руки и ноги нету, глухой, как стена. Снарядом его шибануло. Едва, сказывают, из-под земли отрыли. Как спалось-то? Не знаю вот, как тебя родители нарекли?

— Катей зовут меня. А спалось мне хорошо, Степанида Семеновна.

— Ну раз так, вставай. Я сейчас только на крыльцо выйду, посмотрю, не бродит ли кто поблизости. Погода-то хоть и не к тому, а все-таки…

Однако Степанида Семеновна не успела выйти: в сенях послышался топот, и, широко распахнув дверь, в избу вбежала запыхавшаяся Анисьюшка.

— Тетка Степанида, ты послушай, чо деется на белом свете! — торопливо заговорила женщина. — Та молоденькая-то сбежала из скотной избы урядника. Ищут ее Феофан со старостой по всему селу. Сказывают, лихоимка-то толстая, которая на сходке распиналась, велела землю взрыть, а беженку найти…

— Ну и слава богу, Анисьюшка, что девица сбежала. Ни в чем она не виновата. — Степанида Семеновна повернулась к иконам, перекрестилась.

— Пошли ей, царица небесная, удачи, — громко подхватила Анисьюшка и, вытянув шею, замахала трехперстием, стараясь не отставать от старухи.

— А сказывают, нет ли, Анисьюшка, как она побег свой учинила? — спросила старуха, встав под полатями и рассчитывая, что Катя услышит весь разговор.

— Как же, тетка Степанида, сказывают! И прямо чудеса какие-то! Рано утром Феофан будто понес ей еду. Открыл замок, входит в избу, а в ней — никого. Он к окну — окно цело. Он на печь — там пусто. Он в подполье — и там никого. Стал он потолок простукивать — все плахи на месте. Побежал на улицу: окно как было с осени забито, так и стоит. Следов — никаких. Снегу надуло вокруг на два аршина. Сгинула — и все! Феофан-то, сказывают, бормочет: «Оборотка эта девка! Ей-богу, оборотка! Через трубу ушла!»

Степанида Семеновна покачала головой, с укором сказала:

— Оборотка… Дурень Феофан. А ей, может, сам господь бог помогал. Тогда как?

— Вот то-то и оно, тетка Степанида, — согласилась женщина и, сожалея, что ей нужно торопиться на молотьбу, скрылась за дверью.

— Слышала, дочка, как тебя урядник-то малюет? — с усмешкой спросила старуха. — Ах, негодяй, ах, казнокрад!..

— Слышала! — весело сказала Катя и спустилась с полатей.

— А все ж поберегись, дочка. Все они сейчас обшарят: и дома, и овины, и бани. Знают ведь: в такую погоду из села ходу нету…

— А к вам придут?

— Могут. А ты не бойся. Поешь сейчас — и снова на полати. От печки заслоню тебя мешком с шерстью, а с этого краю сама лягу. Только не прослушать бы их в воротах, хоть и скрипят они у нас — за версту слышно.

Катя сбегала на улицу, вернулась, вздрагивая:

— Ну и метет! Сильнее, чем ночью!

Она умылась над лоханью, подсела к столу. Старуха придвинула глиняную кружку с молоком, клинообразный ломоть ржаного хлеба и себе взяла такую же кружку, такой же кусок хлеба. Только в ее кружке была вода. Кате стало стыдно перед старухой. «Себе отказывает, последнее мне отдает», — мелькнуло в голове.

— Много вы мне налили, Степанида Семеновна. Дайте отолью вам, — предложила она, берясь за свою кружку.

— Молоко, дочка, есть. День у меня сегодня постный, — успокоила старуха Катю и принялась угощать ее. — А ты ешь, не смотри на меня. По моим годам мне еды-то вот столечко требуется! — Старуха выставила жилистую руку, оттопырила скрюченный мизинец.

Катя быстро выпила молоко, съела хлеб и полезла На полати.

— А коли станет скушно там, можешь сойти снова. Я пока приберусь тут, — сказала старуха.

— Помочь вам, Степанида Семеновна, не надо? — спросила Катя, испытывая острое желание приняться за какое-нибудь дело.

— Управлюсь, дочка. Спешить мне некуда. А ты все-таки полезай. Не ровен час, нагрянут. Ничего тут не оставила? — Старуха осмотрелась.

— Все на мне, бабушка, кроме полушубка. А он на полатях.

Катя мелькнула юбкой и скрылась. Свернувшись клубком, она лежала неподвижно, прислушиваясь к свисту вьюги. «Кто же это придумал насчет моего освобождения? Маша? Тимофей? Петька? А может быть, сам Лукьянов? Ну, кто бы ни придумал, придумал хорошо!.. Если не накроют меня здесь, ускользну в Томск, а там, может быть, и Ваню встречу».

— Не спишь, дочка? — вдруг послышался голос Степаниды Семеновны. Она карабкалась на полати.

Катя схватила ее за руку, стала помогать.

— Залезу, дочка, не первый раз.

Старуха легла на самом краю полатей, почти рядом с Катей!.

— Придут сейчас, — сказала она с уверенностью, будто кто-то невидимый сообщил ей об этом.

— Откуда вам известно? — спросила Катя.

— По времени пора бы.

Они лежали молча. Катя напрягала слух: не скрипят ли ворота? Не подымаются ли по ступенькам крыльца староста с урядником? Но никакого скрипа со двора не слышалось. Все так же свистел ветер за стеной, и рядом, с хрипом в груди, дышала Степанида Семеновна.

— А ты, дочка, замужняя, нет ли? — спросила вполголоса старуха.

Катя давно ждала этого, зная, что такой человек, как Мамика, не оставит ее без расспросов.

— Не успела еще, бабушка, замуж выйти. Жизнь у меня такая…