Т. 4. Сибирь. Роман

Когда он использует для своих тайных связей урядника Филатова, он каждый раз испытывает какое-то внутреннее торжество: «Ну вот и повезешь мою почту, фараон, повезешь, как самый исправный почтарь. И никуда не денешься, повезешь, потому что мы хитрее, жизнеспособнее тебя, стоеросовая дубина. И если за нами будущее, то вся ваша бесплодная царская камарилья доживает свое время…»

Поля… Тут рождались совсем-совсем другие мысли. Давно уже Горбяков чувствовал, что ему становится все труднее и труднее скрывать от дочери свои подлинные взгляды, свою работу на революцию, на партию. Когда Поля была маленькой, все было легче и проще, а потом много лет ему приходилось ухищряться не только перед чинами власти, но и дома. Зоркие глаза дочери неотступно следили за ним, и приходилось уходить на курью, в землянку Федота Федотовича, и там под его неусыпной охраной готовить почту то в Нарым, то в Томск, а то и куда дальше — в Петроград, Стокгольм, Женеву, Париж…

И сейчас, перед расставанием с дочерью, отказываясь переслать с ней почту по нелегальному адресу, Горбяков чувствовал: нет, дальше так нельзя, надо открыться перед дочерью. Немыслимо дальше, чтоб не знала она, какие чувства лежат у него на душе… Может быть, сказать вот сейчас, немедленно. Начать можно с того случая с беглецом. Ведь она сама его сохранила от облавы… Тогда и это сообщение в Нарым можно отправить с ней с чистой совестью… Ах, как стало бы радостно сразу на сердце: дочь — соратник по борьбе…

— Бывай здоров, папаня! Я помчусь. Небось меня уже хватились там, у Криворуковых, — заторопилась Поля.

— Ты что так скоро? Побыла бы еще минутку, Полюшка-долюшка. А то опять я один останусь. — Горбяков словно очнулся от своих раздумий, взял дочь за руку, ласково заглядывал ей в глаза. — Как вернешься, дочурка, прибегай сразу ко мне. Сядем с тобой за стол и будем разговаривать долго-долго. Хочу тебе сказать что-то необыкновенно важное… — Тон, каким произнес эти слова Горбяков, был значительным, а лицо показалось Поле уж очень-очень задумчивым и серьезным. Что же собирается сказать ей отец?

— Да ты что, папаня, жениться решил на старости лет? Говоришь как-то загадочно и смотришь вон как строго, — встревожилась Поля, окидывая фигуру отца пристальными глазами.

— Нет, Полюшка, нет! Поезжай пока. Поговорим, когда приедешь. Сейчас не поспеть. — Горбяков обнял дочь, потом взял за подбородок и, слегка приподняв ее лицо, поцеловал в одну щеку, в другую и, наконец, в кончик носа. Так всегда прощался он, когда уезжал к своим больным, оставляя ее дома.

— Бывай здорова, возвращайся скорее, — шептал Горбяков, шагая к выходу вслед за дочерью по просторной прихожей.

Глава вторая

1

Ни в Нарыме, ни в Каргасоке Епифан Криворуков не задерживался. И там и здесь переночевали, отдохнули, покормили коней — и дальше. Даже в магазины не заходили, проезжали мимо кабаков и винополек. Епифан куда-то явно торопился. Поля попыталась разведать у свекра, что и как, к чему такая спешка? Но в ответ Епифан лукаво прищурил глаз и, обдавая ее клубами пара, вырывавшегося на морозе из его глотки, сказал с усмешкой:

— А кто зевает, Палагея, тот воду хлебает.

«Наверное, остановимся в Усть-Тымском. Там как раз в это время остяки и тунгусы с пушниной из урманов выходят, — решила Поля и успокоила себя: — А не все равно ли мне? Едем или стоим? Теперь уж раньше чем через три-четыре недели никак домой не попадешь».

Но вот странно: и в Усть-Тымском Епифан не задержался. После ночевки помчались по накатанной полозьями дороге и все — к северу, к северу. «Неужели решил Епифан Корнеич до самого Сургута добраться? Какая у него там корысть возникла?» — думала Поля, посматривая из кошевы на безбрежные просторы.