Т. 4. Сибирь. Роман

— Исхитрим придумку, Гаврюха! — отмахнулся Федот Федотович.

Акимов с беспокойством в глазах взглянул на старика, но тот не заметил этого и продолжал спокойно укладывать в патронташ патроны. «Положусь на него. Он в этих делах опытный», — решил Акимов, успокаиваясь.

Когда забрезжил поздний зимний рассвет, они встали на лыжи. Небо было все еще в звездах. Снег под лыжами не скрипел, как бывает в сильные морозы, а чуть посвистывал. Тишина сковала тайгу, и деревья стояли не шелохнувшись. Не успели они выйти из кедровника, как стало быстро светлеть, и серебро, в которое был окутан лес, заиграло багрянцем, озарилось яркими, бегущими бликами. Неподвижная, мертвая от холода, вся в белом земля вдруг словно пробудилась. Задвигались по этому обширному белому простору тени, засверкали живыми огоньками маковки кедров, ушедших в поднебесье. Никогда в жизни Акимов не видел такого волшебства. Он смотрел на происходившее молча, не понимая пока, откуда у природы берутся в это студеное утро краски, чтобы так стремительно преображать безмолвную тайгу.

Но вот кедровник кончился, и лыжи вынесли их на гладкую пустошь, простиравшуюся на три-четыре версты. Вероятно, здесь под снегом лежало болото или луговина, образовавшаяся на месте высохшего кочкарника. Акимов не в силах сейчас был думать о том, как образовалась эта поляна в океане лесов, под натиском которых, как он уже заметил, отступали реки, сужаясь и мелея, рождая новые острова и косы.

Прямо перед ним, за пустошью, поднималось из-за леса солнце — густо-малиновое, в два человеческих обхвата, с ярко-золотистым ободком, от которого разбегались по небу тонкие, как кедровая хвоя, ослепительные лучи. И хотя лучи не грели, а на солнце можно было смотреть открытыми глазами сколько тебе хотелось, восход его над тайгой преображал землю, делал ее для человека роднее и вселял в душу такое чувство, о котором так вот просто не скажешь.

«Зима, снег и чудо, волшебное видение… Первозданная непознанная красота мира…» — проносилось в голове Акимова. Он никогда не относился восторженно к явлениям природы. Природа существовала для него как объект познания, как сила, которая должна рождать у человека волю для борьбы, возбуждать разум, ставить перед ним задачи, требующие порой всей жизни, чтобы быть решенными…

Федот Федотович, конечно, подобные чудеса в природе видел не впервые, но и он после долгого молчания, сдерживая свое восхищение, сказал:

— Ты смотри, Гаврюха, какое нынче светило. Ласковое. И вот прислушайся-ка: птица на эту ласку обязательно отзовется. — Федот Федотович придержал лыжи, сдвинул шапку-ушанку на ухо, прислушался.

И действительно, выпорхнув откуда-то из дупел или из снежных нор, между деревьев заметались, чирикая и резвясь, две птахи. Песня их была короткой, как и сам полет. В ту же минуту они исчезли, забившись, по-видимому, в свои гнезда.

— И что я еще приметил, Гаврюха? В такое утро при оттепели зверь пренепременно свой след положит. Вишь, какая у нашего светила силища! Подымает всех со своих мест! Живи! И нам вот с тобой тоже вроде повеселее стало.

— Еще как веселее, Федот Федотыч! — воскликнул Акимов, испытывая в самом деле прилив сил.

Солнце между тем поднималось все выше и выше, несколько меняя свою окраску и теряя с каждым мгновением яркость. Вскоре оно повисло над тайгой, бесконечно далекое и холодное, но такое необходимее человеку даже и негреющее.

— В каком направлении от стана, Федот Федотыч, мы сейчас идем? — спросил Акимов, когда они после короткой остановки двинулись дальше.

— Прямо на Томск идем.

— Колпашева, если б мы до нее дошагали, оказалась бы от нас влево, — принялся уточнять Акимов.

— Так, Гаврюха! А только Колпашева нам ни к чему.

— Сейчас мы идем, Федот Федотыч, на юго-восток, а когда ходили на Вонючее болото, шли на запад, — продолжал Акимов.

— Во-во! Тогда мы под самый Васюган забрались, а теперь, наоборот, идем все дальше от него.

— Понимаю, Федот Федотыч. И компас так же показывает.

— Да я тут и без компаса, Гаврюха, пройду в любое место, — сдержанно похвалился старик.

— Вижу, Федот Федотыч, что тайгу ты знаешь. С таким проводником хоть куда выйдешь, — сказал Акимов, не имея никакой тайной мысли.

Но Федот Федотович вдруг вспомнил свой разговор с Акимовым о путях из Парабельской тайги к Новониколаевску и Томску и про себя решил, что тот снова думает о побеге.

— Нет, паря. В чужих лесах я как щенок слепой. Загибну.

Они разговаривали на ходу. Федот Федотович, чтобы видеть лицо Акимова, изредка оборачивался, посматривал на того, про себя оценивая, не слишком ли устал городской человек, не пора ли остановиться.

От Акимова поднимался пар, но вид у него был бодрый, и старик шел, нигде не задерживаясь.

Уже стало смеркаться, когда Федот Федотович, взойдя на оголенный взлобок, остановился, дождался чуть приотставшего Акимова и, показывая вдаль, сказал:

— Вон видишь, Гаврюха, впереди лес как бы навовсе в землю уходит. Котловина такая. Видишь?

— Вижу.

— Это Пихтовый лог. Там Врун и живет. Подойдем туда поближе.