Т-а и-та

— Ах, фрейлейн… — звенит стеклянный голосок Лиды Тольской. — Боже мой, ведь мы же предупреждали вас, что к Нике Баян сегодня приедет из имения ее маленькая кузина — княжна… княжна… княжна…

Тут Тольская запнулась и побледнела.

— Какая княжна? — спрашивает фрейлейн Брунс.

— Княжна… княжна Тайна Ин… То есть я хотела сказать — Таита, княжна Таита Уленская, — как-то радостно прибавила она, вспомнив таинственные буквы в записке донны Севильи: Т-а и-та.

— Таита? — с удивлением переспрашивает Брунс.

— Да… У нее странное имя… И в святцах его нет… Таита.

— Но… но… Но, зачем кричит на всю залу ваша княжна? — сердито поблескивая глазами, не унимается фрейлейн Брунс, хотя явно заметно, что она уже несколько сдалась.

— Да — ведь она маленькая, ничего не понимает… — подоспев, горячо говорит Эля Федорова, и злым взглядом впивается в Августу Христиановну. — Все дети в ее возрасте кричат.

Кто-то фыркает. Толпа институток постепенно сгущается вокруг спорящих.

— Но, — протестует фрейлейн Брунс, — но это неприлично так кричать.

— Фрейлейн, но ведь этой девочке только пять лет, — пытается защитить Глашу Эля.

— Как вас зовут, девочка, — неожиданно обращается фрейлейн Брунс к Глаше, как бы инстинктом почуя нечто странное в появлении здесь этой подозрительной княжны.

Глаша видит перед собой чужого человека, сердитое красное лицо, недоброжелательные глаза, злую, странную улыбку и робко жмется к Тамаре.

— Меня зовут Глася, — шепчет она, глядя исподлобья на сердитое красное лицо.

— Wie? Как?

— Глася…

— Она ошиблась. Ее зовут Зизи, а не Глаша, — совершенно некстати выпаливает Тамара.

— Не Зизи, а Таита, — поправляет Тольская.

О, какой уничтожающий взгляд! Августа Христиановна обдает им с головы до ног всю фигуру Тамары, потом переводит глаза на Глашу.

— Девочка пяти лет, не знающая своего имени!.. Это что-нибудь да не так.

— Mein Kind, [20]— притворно сладко и нежно обращается она снова к Глаше и даже проводит костлявыми пальцами по ее головке, — ты только сейчас приехала сюда или уже давно тут? А? Скажи, не бойся, моя крошка!

Нежный голос и улыбка Брунс подкупают Глашу.

— Не, я не плиехала. Я от дедуськи плисла… Бауську Нику смотлела… Голазд холосо плясет бауська Ника… — болтает она непринужденно.

— Что-о?

Глаза Августы Христиановны выкатываются от неожиданности. Княжна, говорящая совершенно по-деревенски… «Горазд»… «Не»… О, ужас какой! Смутная догадка появляется в голове немки. Подавив в себе все возрастающее волнение, она обращается опять к ребенку:

— Деточка, пойдем в сторонку. Я тебе конфетку дам… Здесь тебе неудобно, жарко…

— Ладно… — слышится довольный голосок.

О, это «ладно»!.. Оно погубило все дело. Маленькая аристократка — и «ладно»! Так княжны не говорят! Это не может быть княжна. Да и лицо у этой девочки простое. В нем нет ни капли аристократичности.

Лицо Августы Христиановны багровеет. Торжествующим взором обводит она сузившийся вокруг них кружок выпускных.

Еще минута, и она готова кинуться к начальнице, к инспектрисе. Зачем? Почему? — она и сама не отдает себе отчета. Знает и чувствует только одно: эта маленькая смешная девочка в розовом платье не княжна вовсе, не то, за кого ее выдают. Здесь кроется какая-то тайна, какой-то заговор, какие-то новые глупые проказы, которые необходимо разоблачить. Недаром же у воспитанниц такие растерянные, испуганные лица. О, это надо вывести на чистую воду, надо во что бы то ни стало. И чем скорее, лучше, да…

Августа Христиановна смотрит мгновенье на белобрысую, завитую барашком головку. Смотрит в упор на курносое бойкое личико и черные, смело поднятые на нее глазенки и спрашивает, кладя одну руку на плечо Глаши, а другой гладя ее светлые льняные кудерьки.

— Откуда же ты, девочка? Где твоя мама?

Глаша оглядывается с ей одной свойственной живостью и, заметя в толпе выпускных бледное спокойное личико Мари Веселовской, бросается к ней, хватает ее за руку и тащит пред лицо классной дамы.

— Вот моя мама! Вот! — лепечет она с довольным радостным видом и тянется к смущенной Земфире за поцелуем.

Эффект получается чрезвычайный. Мгновенно наступает мертвая тишина. Все еще багрово-красная фрейлейн Брунс теперь бросается к Мари.

— Почему она вас так называет, почему? Скажите! — и, сама того не замечая, вцепляется в полную руку девушки костлявыми пальцами.