– Что с тобой? – оторопел он, увидев красные глаза Бориса Антоновича.
Тот махнул рукой.
– Я только что разговаривал с Барковым. У него сейчас запись примерно на три недели, подвинуть никого нельзя. Но дней через двадцать он тебя прооперирует. Вынет грыжу, а между позвонками вставит четыре титановых винта вместо разрушенных дисков. Голову на отсечение дает, что ты через полгода в футбол играть будешь. А потом и ногу тебе вытянем – станешь абсолютно здоровым человеком. Двадцать первый век, третье тысячелетие, сейчас такие технологии! А ты тут нюни распустил! И всего делов – один день и пять тысяч долларов. Деньги-то есть, или у меня возьмешь?
– Мне Саша обещал.
– Ну вот и хорошо. Давай прекращай истерику. Отвезем тебя на поезде в Москву и сами привезем обратно. Пока дома полежишь, пописаешь в уточку, а Наташка за тобой поухаживает.
– Не поухаживает. Мы разводимся.
– Во как! Это почему?
– Трахается со всеми подряд.
– Это, брат, раньше надо было думать. У нее на роже написано, что она дает каждому второму.
– Каждому третьему. Это раньше она была кассиршей, а теперь, извини, офис-менеджер на иномарке.
– Блин, сорок лет, а сам как ребенок. Сиськи с жопой увидел – и головой в омут. Помнишь у Бунина – «Вертер из Тамбова»? Ладно, я пошел. Сегодня здесь переночуешь, а завтра домой, а то у меня жить дорого. Да и скучно. Ни Интернета, ни телика.
– А у меня мышцы ног за три недели не атрофируются?
– Тут дилетанты, ты считаешь, собрались? А физиотерапевт на что? А массажист на что?
– А что говорит Клетцер?
– Передает привет. Да мы и без него обойдемся, его методы не то что устарели… Просто теперь они не для нашего случая. Держи себя в руках. Все будет хорошо. Пока, дорогой, а то у меня пациенты…
Не успела за ним закрыться дверь, как в палату влетел Саша с двумя большими пакетами в руках. Он достал выпивку, фрукты, пластиковые тарелки, стаканы. Из кармана вынул складной ножик, аккуратно нарезал яблоки, почистил апельсины.
– Что за нож чудной? – поинтересовался Борис Антонович.
– Spider, английский, студенты подарили. Лезвие тонкое-тонкое, но прочное, вообще не гнется и острее бритвы, а клинок, между прочим, десять сантиметров. Я им всегда фрукты нарезаю, легко и… эстетично, что ли.
– Подари.
Шурик задумчиво почесал в затылке:
– А зачем он тебе? Сеппуку делать?
– Понравился.
– Точно не будешь живот вспарывать? Ладно, тогда заберешь потом.
– Хватит фруктов, наливай, а то меня колбасит.
– Тебя завтра не будут оперировать?
– Нет. Анатольевич заходил, сказал, лично к Баркову в Москву повезет через три недели. А пока массаж, процедуры и прочая фигня. Причем на дому, а там эта стерва… Видеть ее не могу!
– Так что случилось-то?
– Выпьем, расскажу.
Они чокнулись и разом махнули по полстакана. Борис Антонович передал содержание своей беседы с Натальей. Саша побледнел:
– Это единственный случай, когда я жалею, что оказался прав.
Когда, раскрасневшись, они накатили по четвертой, неожиданно на пороге появился Иван Анатольевич.
– Вы что это, сукины дети, делаете?! Совсем стыд потеряли?
– Я, Вань, привожу психическое состояние пациента в норму. А то он так переволновался, гляди, инфаркт хватит.
– И чем приводишь? – Врач потянул носом воздух.
– «Хеннесси Икс-О» привожу.
– Если так, то мое психическое состояние тоже нуждается в поддержке, – сказал Иван Анатольевич и тяжело опустился на табурет. – Наливай.
Шурик достал еще один пластиковый стаканчик, вынул из пакета припрятанную бутылку, плеснул прилично.
– За здоровье! Правильно? – спросил врач.
– За него, как иначе, – поддакнул Борис Антонович.
Выпили.
– Красота! – Иван Анатольевич поставил свой стаканчик и взял ломтик яблока. – Слушай, Борис, да не переживай ты так! Поставим тебя на ноги! Потерпи три недельки!
– Да он больше из-за жены, – вставил Саша.