Та, что гасит свет (сборник)

По молодости лет Семен Степанович мечтал оказаться в одном купе с хорошенькой женщиной, но судьба над ним зло подшутила. Будучи женатым всего три месяца, он отправился в очередную командировку, и его попутчицей оказалась двадцатишестилетняя «почти модель», которую срочно из Москвы в Харьков вызвал муж. Супруг отправился туда на деловые переговоры, но его затащили на рыбалку, а он ничего не поймал и стал предметом насмешек. Но он-то бывалый рыбак, у него дома имеются какие-то супер-удочки, и вот теперь бедняжка везла их в Украину. Дама чертыхалась, кляла благоверного на чем свет стоит, выпила четыре бутылки пива, любезно предложенные Семеном Степановичем, съела оливки и стала выражать ему симпатию. Но Степаныч — кремень, постоянно выбегал в тамбур курить, а больше — проветриться и протрезветь. После одного из таких выходов соседка, наконец, заснула, и он возблагодарил небеса за то, что уберегся от соблазна. Как выяснилось, очень даже зря, так как всего через полгода по взаимному согласию со своей суженой он расстался.

Конечно, ему попадались разные попутчики, но больше люди нормальные, а иногда и полезные. Как-то раз ехал с представителем Свердловской области в Москве, разговорились, обменялись телефонами, так завязалось хорошее деловое знакомство.

Сегодня Семен Степанович, как обычно, пришел к поезду заранее, удобно устроился, разрезал на маленькие дольки пару яблок, достал походный набор — серебряную фляжку с коньяком и двумя стаканчиками, налил, сделал глоток, развернул «Коммерсант дейли» — красота! Через мгновение в дверь постучали, в купе вошел крепкого вида мужчина примерно одного с ним возраста. После взаимных приветствий он устроился напротив и кивнул на коньяк:

— Ну тогда у вас, наверное, нет салями!

Степаныч улыбнулся:

— Да, у меня нет салями. Извиняюсь за неправильный отзыв.

— Ерунда, — сказал здоровяк. — Но у меня кое-что есть. — Тут он достал из большого портфеля бутылку и поставил ее на столик. — «Хеннеси ви эс». Пойдет?

— Справимся.

— Домой?

— В командировку.

— А-а, понятно… — несколько разочарованно протянул спутник. — А я домой. Все, задолбала ваша Москва. Три дня на ногах, сил никаких нет. Все бегом, бегом, все равно ничего не успеваешь. Столько раз зарекался сюда ездить, но как помощников пошлешь — ничего не сделают, только время потеряешь.

— Свой бизнес? — Семен Степанович вложил в голос как можно больше участия.

— Свой, ну его к черту!

— И чем занимаетесь?

Крепыш погрустнел:

— Давайте как-нибудь потом, не хочу про дела. Мне бы выпить, да чуток расслабиться.

— Да кто ж мешает? — Степаныч налил коньяк во второй стаканчик. Раза в два больше, чем себе.

— Петр, — протянул руку попутчик.

— Семен.

— За знакомство.

— За него, — согласился Семен Степанович.

Здоровяк выпил, крякнул от удовольствия, повертел в руках стаканчик, почмокал губами.

— Как называется?

— «Эй и дор».

— Не слышал.

— Да нет, достаточно распространенный и точно не хуже известных брендов.

— Места знать надо?

— Точно.

— Ну нам, провинции, куда…

— Зато у вас спокойнее, душевнее.

Крепыш мотнул головой:

— Херня все это. Не перевариваю разговоры об особой русской душе и необыкновенной простоте и сердечности людей в провинции. Россия — страна победившего, нет, не социализма, — пролетариата. Везде грязь, убожество и скотство. Сколько людей ни воспитывай, все равно из каждого прет Клим Чугункин. Я Москву за ее ритм не люблю, слишком все быстро, остановишься — сожрут или растопчут. Что до людей, так сюда все не только худшие, но и лучшие стремятся.

— Грязи и здесь хватает.

— Верно. Зато честно. Ты — мне, я — тебе. Никакой сраной душевности. А у нас все поют о чистоте души, а сами ближнему за тысячу рублей глотку перегрызут.

— А разве где не так?

— Так, только лицемерия меньше. Давай на «ты»?

— Давай. Еще по маленькой?

— Да запросто. — Петр снял пиджак, повесил его на плечики, закатал рукава рубашки, резко двумя ладонями провел назад по волосам, взял стаканчик: — За нас!

— Желаю, чтобы все! — ответил ему Семен Степанович.

— Я ведь жил, — продолжил попутчик, хрустнув яблочком, — и за границей, и в Москве чуть-чуть, в Питере второе образование получал. В начале девяностых с Украины на север сахар и гречку возил — везде был, все видел. Кругом грязь и скотство, скотство и грязь. Народовольцы в позапрошлом веке тот же народ хотели переделать, тот, который сейчас по улицам бродит и бросает банки из-под пива на асфальт, находясь в трех метрах от урны, или в общественном транспорте в окружении детей матом рассказывает друзьям интересные истории. Чеховские мужики, пришедшие к инженеру требовать компенсацию за потраву и получившие ведро водки, и поныне нисколько не изменились.

— Ну я как-то, извини, далек от всего этого…