Та, что меня спасла

– Проходи, – неловко махнула свежеотжатой половой тряпкой, – я тут это… У меня каникулы, – несла чушь и боялась посмотреть Игорю в лицо.

Он сделал шаг.

– Мы не с того начали, тебе не кажется? – далёкий, но такой родной голос. И цветы перед носом. Красивый такой аккуратный букетик роз на коротких ножках – полусфера нежно-лососевого цвета в зелёной шуршащей бумаге-жатке.

Оля таки подняла глаза. Не плакала, нет. Но где-то внутри зажигались звёзды – мягкие, влажные, с особым свечением. Протянула руки, а потом одёрнула. Уронила тряпку.

– Сейчас. У меня руки мокрые.

– Дурочка моя, – шагнул Игорь и прижал её к себе. И то, как он произнёс эти слова, пустило забег мурашек по телу. И не обидно совсем. Даже наоборот. Ласково и нежно.

Они стояли так долго. Его руки на спине – бережные и горячие. Дыхание касается волос. Букет зажат между ними: Оля так и не решилась мокрыми руками ни прикоснуться к своему Королю, ни цветы принять.

Он же теперь её Король? Или она опять всё не так поняла?.. Но этот миг, это единение в коридоре – поворот ключа, что открыл иную дверь. Позволил надежде вспыхнуть и подарить новые, ещё более яркие лучи, от которых согрелось Олькино израненное сердце.

Сердце, что умело верить и любить. Ждать и надеяться на чудо. И, кажется, чудо пришло.

=8

Игорь ухаживал красиво. Цветы. Конфеты. Кино. Выставка. Театр. Телешоу. Появлялся. Исчезал. Сваливался на голову неожиданно. Никогда не говорил: «Я приду завтра». Всегда изрекал почти мрачно: «Я вернусь». И всегда возвращался.

Он больше не делал попыток добраться до её тела. Это сбивало с толку. Это… пугало. Оля снова чувствовала себя нежеланной, некрасивой замухрышкой с поникшими плечами и неразвитой грудью, хотя и с грудью, и с попой был полный порядок. Комплексовала. Считала себя недостойной. Но появись кто рядом, вцепилась бы в Игоря мёртвой хваткой и никому бы не отдала, не отступилась бы. Дралась бы за своего Короля как неистовая амазонка.

Игорь целовал её на прощанье. Иногда. Будил тёмные бурлящие инстинкты, заставлял хотеть его от одного поцелуя так, что приходилось сжимать пальцы в кулаки, чтобы не притянуть его к себе, не показать желания. Если она так поступит, он посчитает её распутной?

Ей не хватало храбрости. Она играла по его правилам. Не диктовала свои условия.

– Оль? – спросил Игорь где-то месяц спустя их непонятных ухаживательных отношений. – Я тебе хоть нравлюсь?

Тяжёлый взгляд. Губы сжаты в одну линию. Плечи напряжены.

И тогда она вздохнула. Взяла его за руку. Завела в комнату. Посадила в кресло. Села напротив на пуфик – старое драно-колченогое убожество, которое Оля любила, потому что его сделал папа.

– Что ты видишь, Игорь? – посмотрела ему в глаза и, наконец-то решившись, взяла за руки. – Нет-нет! Не на меня смотри, а вокруг.

– Квартира. – дёрнул он плечом, но руки не вырвал, наоборот, сжал покрепче Олины пальцы. Он пока не понимал.

– Это не просто квартира, а моё королевство. Я… так думала, пока была ребёнком. Королевство, где я королева – мудрая, сильная, справедливая. Но королева не может быть одна. У неё обязательно должен быть король.

Оля ловит напряжённый взгляд. Кажется, он начинает понимать. Сжимает руки её ещё сильнее. Поглаживает тыльную сторону ладоней большими пальцами.

– Ты был моим королём, Игорь. С тех пор, как появился здесь впервые.

Он встряхивает головой, прикрывает глаза.

– Глупость какая… сколько тебе было?

– Пять. Мне было пять лет, Игорь. И уже тогда я тебя любила.

– Любила? А сейчас? Был королём? А сейчас нет?

Он расстреливал её вопросами – резкими и меткими. Оля вглядывается в дорогое лицо. В черты, которые знает наизусть. Можно закрыть глаза – и всё равно она сможет видеть его. И этот шрам на левой брови. Она даже знает, откуда он. И этот вихор, что немного приподнимает его короткую чёлку. И губы… Оля помнит их вкус и нежность. Страсть Игоря помнит и не хочет забывать.

– Любила. Люблю. Всегда. Ничего не изменилось. Разве что годы прошли. У тебя что-то менялось, у меня… нет. Думаешь, я тогда от отчаяния?.. Я умирала, потому что ты оттолкнул меня.

Игорь срывается с места. Встаёт на колени. Обнимает её, прижимаясь лицом к животу.

– Глупая моя девочка. Маленькая Оля… – губы его щекочут кожу даже сквозь платье. – Я не мог. Это всё равно что ребёнка обидеть. Да ты и была тогда… Сестра друга, почти что моя сестра. Хрупкая тростинка. Как я мог?..

– У меня до тебя никого не было, – пропускает она сквозь пальцы его жёсткие короткие волосы. – Я даже не целовалась ни с кем. Никто не нужен, кроме тебя, а ты спрашиваешь: нравишься ли мне?

Она сползла с колченогого пуфика, чтобы быть с ним наравне. Чтобы обнять его крепко и наконец-то, приподняв его голову, оставить поцелуй на губах – неловкий, неумелый, но искренний.