Та, что правит балом

Мы оба засмеялись. Его лицо стало дерзким и очень молодым, и я на мгновение решила, что мы каким-то фантастическим образом перенеслись в свою юность, все стало просто и ясно. Я вздохнула с облегчением, точно после долгого путешествия вернулась домой.

— Я все еще не свыкнусь с мыслью, что ты позвонил и сидишь напротив, — сказала я, проводя пальцами по его губам. — Забавно, правда? Ты ведь просто так позвонил? А не по делу, да?

— Конечно, какие могут быть дела у бездельника вроде меня.

— Чудесно. Куда пойдем? Или останемся здесь?

— Я предлагаю напиться.

— Принято, — хихикнула я.

— Тогда начнем с самого шикарного ресторана.

— Кто из нас угощает?

Он засмеялся.

— Дорогая, ты меня оскорбляешь. На один день хорошего загула моих денег все-таки хватит.

— Ты чудо, и я так рада, что ты позвонил.

— Я тоже рад, что додумался до этого.

* * *

К часу ночи мы с ним оказались в каком-то переполненном клубе. Ревела музыка, возбужденные, потные лица мелькали перед глазами. Несмотря на все это, а может, как раз и благодаря, мне было очень весело. Мы танцевали, перебрасываясь ничего не значащими словами, и беспричинно смеялись. Оба были пьяны и счастливы.

Музыка на минуту смолкла. С трудом сквозь толпу мы пробились к стойке и сели на свободные места.

— Классно танцуешь, — сказал Павел.

— Да, если учесть, что я совсем пьяная и раза три наступила тебе на ногу.

— На твое счастье, я этого не заметил. Скажу по секрету, я вообще ничего не замечаю, только смотрю на тебя в полном обалдении.

— Моя пьяная физиономия так на тебя действует?

— Она еще прекраснее, чем трезвая.

— Хм, комплимент какой-то сомнительный.

— Это не комплимент, а констатация факта.

— Ты не пьян. Пьяный человек ни за что не выговорит конст… Черт, видишь, у меня не получается!

— У меня тоже. Случайно вышло.

— Ты смеешься надо мной?

— Я тобой любуюсь. Обожаю пьяных женщин. Тебя я никогда не видел пьяной, и, оказывается, это восхитительное зрелище.

— Скажи еще раз.

— Восхитительное, — по слогам произнес он. — Ты просто восхитительна.

— Все-таки смеешься. Даже не знаю, что теперь делать: то ли мне рассердиться и бросить пить, то ли напиться еще больше.

— Лучше напейся. Повторить! — бросил он бармену, и мы оба рассмеялись.

Я взглянула в зеркало над стойкой, хотела поправить волосы, но рука вдруг замерла: из зеркала на меня смотрели глаза. Пристально смотрели, цепко, и я несколько секунд, точно в трансе, завороженно глядела в них, потом медленно повернулась. Человек исчез, мгновенно растворившись в толпе. Вроде бы его и не было вовсе, и все это пьяный бред, но я готова была поклясться, что он и сейчас таращится мне в затылок, так отчетливо я ощущала его взгляд. Я заставила себя встряхнуться, попыталась вспомнить, о чем только что говорила с Павлом, повернула к нему голову и натолкнулась на его взгляд: насмешливый, недобрый. Он усмехнулся и поспешно отвел глаза в сторону, но этого мгновения было достаточно, чтобы понять: Павел засек наблюдателя так же, как и я, — нет, гораздо раньше! — и что вовсе он не пьян.

Я должна была что-то сказать, но странное безразличие как будто сковало меня. Я залпом выпила бокал вина и пробормотала, глядя куда-то в пространство:

— Кажется, пора на покой.

— Пожалуй, — согласился Павел.

Я встала и направилась к выходу, он чуть задержался, расплачиваясь за выпивку.

Вереница такси замерла возле клуба, Павел что-то долго объяснял таксисту, должно быть, надеялся засечь «хвост». Наконец машина тронулась с места. Я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

— Устала? — спросил Павел. Несмотря на заботу, в голосе слышалась ирония.

«Все напрасно, — хотелось сказать мне. — Все напрасно». Только кому я это должна сказать? Павлу? Он все знает лучше меня, разумнее промолчать. Молчать, наблюдая, как за окном плывет город с разноцветными огнями, коробками домов и лужами на асфальте там, где прошли поливальные машины.

Павел тоже смотрел в окно, и его рука была далека от моей руки, может, он даже не заметил, как отодвинулся от меня, подобрался. И вот уже нет «нас», а есть он, и есть я, и кожаное сиденье — как разделительная полоса, за которой чужая территория. И хоть он был рядом, но я-то знала, что полосу отчуждения преодолеть удается далеко не всем, и я не из их числа.

Возле моего дома мы простились, торопливо и равнодушно. В квартиру я не пошла, что там делать, надоедать команданте своей болтовней? У него и так, поди, от нее уши вянут. Я поднялась на крышу и долго лежала под звездами, раскинув руки, и на ум то и дело приходили слова: «На свете счастья нет, но есть покой и воля», и сейчас от них не щемило жалобно сердце, а казалось, все так и должно быть, и даже бог с ней, с волей, главное — покой. Тишина. Здесь, над городом, и в моей душе.

* * *

Я проснулась оттого, что в глаза бил яркий свет. Нехотя разлепила тяжелые веки и машинально взглянула на часы. Двадцать минут четвертого. Хотела отвести настольную лампу в сторону, чтобы не слепила глаза, и только тогда увидела Ника. Разумеется, это не удивило и уж точно не обрадовало. Он развалился в кресле напротив и терпеливо ждал, когда я приду в себя.