Та, кто приходит незваной

В павильоне было чуть теплее, чем на улице. Откуда-то издалека, из глубин, гулко и неразборчиво звучала музыка. На съемочную площадку Лиля заглядывать не стала. Пробежала по коридору с выкрашенными в зеленый цвет стенами… И, забыв постучаться, потянула на себя дверь с надписью «Режиссер».

Молодая женщина все еще в эйфории находилась, из груди рвались слова поздравлений.

Но дверь не открылась. Вернее, открылась, но совсем чуть-чуть, образовав щель шириной в пару сантиметров. Словно изнутри кто-то подпер дверь шваброй, что ли.

«Герман, это я!» – хотела крикнуть Лиля, но картинка, что мелькнула в узком дверном проеме, сразила Лилю наповал.

Молодая женщина отпустила ручку и шагнула назад.

Кажется, там, в кабинете, парочка занималась любовью. Женщина сидела на столе, мужчина обнимал ее стоя, было видно его спину…

Лиля никогда не наблюдала в реальности, со стороны, подобные сцены. Ей вдруг жутко стало и гадко невыносимо.

Уйти бы. Но как же документ, который надо отдать Чащину?

Лиля стояла, прислонившись спиной к противоположной стене, прижимая к груди папку, и лихорадочно твердила про себя: «Это был не Чащин, это был не Чащин…»

Через пару минут дверь распахнулась, и из кабинета выпорхнула девица. Хихикнула, погрозила Лиле пальчиком и убежала, скрывшись в глубинах павильона.

– Эй, кто там ко мне рвался? – крикнул Чащин из кабинета.

Это был все-таки он. Он, Герман Чащин, и какая-то незнакомая девица. Может, показалось? В сущности, что можно разглядеть сквозь маленькую щель, да еще за одно мгновение…

Лиля вошла внутрь и пробормотала:

– Привет.

– Привет, – отозвался Чащин. Режиссер уже сидел за столом, в своей знаменитой кожаной куртке. – Ты чего такая смурная, Лили Марлен, а?

– Ничего, – пожала плечами Лиля. – Вот, просили передать.

Она положила папку на стол и попятилась.

– Лиль, ты куда? Слышала, у меня еще дочка родилась, сегодня?

– Слышала. Поздравляю от всей души, Герман…

В глубинах коридора что-то грохотало, звучала музыка. Чащин вдруг вскочил, схватил Лилю за руку и заставил опуститься на стул. Захлопнул дверь, затем опять сел напротив, в кресло.

– Ты видела?

– Да, – выдохнула Лиля.

– Прекрасно! – язвительно произнес он. – Стучаться сначала надо, моя дорогая.

– Извини.

– Лилька! – прошипел Чащин. – Ты, что ли, без греха?

Она опять пожала плечами. Миф о прекрасной и счастливой семье, о гениальном режиссере и его верной подруге, златокудрой мадонне Эле, только что разрушился на Лилиных глазах. Но почему? Эля ведь пару часов назад балансировала на грани жизни и смерти… Родила ребенка… А ее муж… Почему-то Лиля вспомнила Евгения, его исповедь. Когда-то Женя признался, что тоже изменял жене, и в самый тяжелый момент их жизни, когда сын сильно болел.

Может, это и правда – первобытная борьба мужчины со смертью? Но все равно, как противно…

– А теперь говори, Лилька, что думаешь. Пока не скажешь, я тебя не отпущу.

Их отношения – Лили и Чащина – казались со стороны вполне приятельскими. Они могли ругаться, спорить, язвить в адрес друг друга. Но Лиля хорошо чувствовала ту грань, которую нельзя перейти. Чащин – начальство. Он выше ее. Она может подкалывать его, спорить, но оскорбить его по-настоящему, уязвить больно Германа все-таки нет, нельзя. Субординация. Но и молчать сейчас тоже смысла нет…

– А если Эля вдруг узнает? – печально прошептала Лиля.

– Откуда? – усмехнулся Чащин. – Я ж не дурак, палиться не собираюсь. Врать и отпираться стану до последнего – ничего не было, дорогая! Враги наговаривают. Ну, а кто вдруг Эле донесет, я того сожру. – Герман улыбнулся, показав крупные, чуть желтоватые, ровные зубы. – И все знают, какой я. Как я жизнь людям исковеркать могу. Так что откуда Эля узнает, если я веду себя разумно, а доносить никто не осмелится?

– Дело-то не в этом, – покачала Лиля головой. – А как же любовь?

– А то я Элю не люблю как будто!

– Ну так и терпел бы! – не выдержала, раздраженно воскликнула Лиля. – В такой день…

– Дуры вы все, бабы. Именно в такой день и надо. А то я иначе с ума бы совсем сошел… Она же полтора литра крови потеряла, ей переливание делали, доктор никаких гарантий не давал! Если б я не расслабился, меня бы сейчас кондрашка хватила.

– А я сейчас своих иллюзий лишилась, – уныло призналась Лиля.

– Каких таких иллюзий? – прищурился Чащин. – Ты, верно, думала: о, вот, есть она настоящая, истинная любовь, большая редкость в нашем мире, одна на миллион которая! А нет, милая, большая любовь – не значит лебединая верность. И счастье – это не тогда, когда люди до рубиновой свадьбы вместе доживают, без скандалов и измен. Счастье – это… это ощущение жизни. Это конфликт! А не правила и законы. Счастье – это когда на грани жизни и смерти балансируешь… А не тогда, когда сытый и ленивый – шаг влево, шаг вправо боишься сделать. Или не боишься, но сознательно с места не хочешь сдвинуться! Вот ты… ты же с Жекой шуры-муры крутишь?

– А я рассталась с ним. Вырвала из сердца, – криво усмехнулась Лиля. – Потому что я – за правила и законы.

– Рассталась? – нахмурился Герман. – Вы отлично работаете вместе.

– А еще у нас свои семьи. Мужья, жены и дети.