Та-Ро

-Возьми мой платок. На.

-Что ты, деточка. Он батистовый, с вышивкой. Только твой.

-Почему?

-Видишь - Тинэль. Этот знак не положен никому на свете, кроме женщин Династии. Ты - единственная внучка. Отец и братья не в счет. Тинэль не любит мужчин.

-А у бабушки был такой цветок на платках?

-Конечно. Как же иначе?

-Вот здорово. А картинка на плече?

-Да.

-Андриан сказал, что это глупость. И, что клеймят только преступников.

-Не слушай брата. Преступников, действительно, клеймят. А кой-кому не плохо бы отрезать язык. Так тоже делают, иногда. Тьфу. Цветок на твоей ручке не нарисован, и не наколот иглой. Он живой, он часть тебя. Это старый обычай. Младенца женского пола укладывают посреди цветущего луга. Ненадолго. Вот и все. Если детка угодна Тинэли, знак проявится сам собой, через какое-то время.

-Так было и со мной?

-Да.

-А кто носил меня на луг?

-Бабушка. Королева-мать.

-Няня. А что дальше произошло с той девочкой из сказки? Которую спасли врачи? Она выросла и стала королевой? Ты опять плачешь!

* * *

ОН любил приходить в этот мир, расположенный не на одной из граней, а в центре. Избирая для визитов самые разные образы. То престарелый мудрец из провинции, то седой ветеран, то нищий мальчишка.

ЕМУ нравилось бывать в разных уголках. Любоваться вершиной священной Футзи в Синто. Скакать во весь опор с друзьями в Степи. Пить знаменитый росский мед в Моске. Торговаться с франскими купцами на биржевой площади в Пари. Но, главным - излюбленным удовольствием для НЕГО всегда оставался Вечный Город. Франки и алийцы называли его Рома, свеи укорачивали имя бывшей столицы мира до одного первого слога - Ро, а у россов в ходу бытовала поговорка: "Все пути ведут в Ром".

* * *

Империя распалась несколько столетий назад. Но Вечный Город по-прежнему оставался средоточием культурной жизни этого мира. В нем отчетливо ощущалось биение пульса вселенной. Площади помнили звук шагов гениальных скульпторов, стены дворцов хранили отпечатки теней знаменитых воителей, а переполненные библиотеки сберегали для потомков сотни тысяч книг.

Теперь страна была относительно не велика. Жители общались между собой не на древнем и прекрасном романском языке, (оставив его ученым - для сочинения всевозможных трактатов, политикам - для бесконечной дипломатической переписки и переговоров, и людям искусства для высокой сладкой болтовни) нет, ныне в ходу была вульгарная латыньская речь. Эдакая каша из искаженного романского, с большим числом заимствованных отовсюду просторечий. Впрочем, почти никого это не огорчало. Кроме поэтов. Чьи сладкие вирши на классическом романском могла оценить только горстка хорошо образованных людей. (Среди которых писать на латыньском считалось делом недостойным.) В университетском квартале повсюду слышался старый язык. Даже последний двоечник монструс-студиозус и тот изъяснялся с товарищами сообразно с правилами приличия на романском, и никак иначе. Да что студенты! Любая порядочная (сиречь не дешевая) куртизанка знала наизусть немало классических виршей и даже парочку обязательных поэм. Как иначе можно усладить душу приличного клиента?

Улицы Вечного Города, вымощенные белыми плитами, светлые стены домов, высокие колонны храмов - все плавало в зелени. Широкая ладонь полуострова возносила город над морем. Исполинская башня знаменитого на весь мир маяка украшала собой вход в гавань. Он не подмигивал кораблям в затейливом ритме, обозначающем свое имя. Огонь на вершине башни не гас уже несколько тысячелетий. К маяку приходили вдовы, шептали ласковые приветы душам супругов. И женщины, не ведающие судьбы исчезнувших мужей. Считалось, что свет подхватывает слова и доставляет по адресу. Белые ступени вели к морю, сбегали на глубину и поднимались вверх, к площади главного храма. Город справедливо гордился его красотой. Колонны цвета топленого молока переливались на солнце, щедро разбрызгивая золотые искры на лица паломников. В особые минуты каждое утро и вечер сладкий перезвон прославленных колоколов наполнял окрестности, выплескивался на площадь, плыл над столицей, тихо таял вдали. Все замолкали и прислушивались, как заведено. Стихала перебранка рыбаков на сотне маленьких лодок, кузнецы останавливали занесенный для удара молот, даже купцы и рыночные торговки прекращали шуметь, перекрикиваться, спорить. Молиться было не обязательно. Старики уверяли, что гулкий и чистый перезвон вымывает грязь из сердец. А какой ты веры - ему нет разницы, был бы человек достойный. Остальные храмы подхватывали мелодию и вели ее друг за другом вокруг всего города.