"Та самая Аннушка", второй том, часть вторая: "Не та дорога"

— Факт, — согласилась Аннушка.

— Слушай, я чего-то не пойму. Это же бред какой-то! Танки эти, игра, или что там у них. Столько лет прошло, а они не только не попробовали что-то изменить, но и даже сбежать не попытались! При этом зная про Мультиверсум! Собрались бы да подались в охрану или наёмники. Представь себе, караван на танках! Вот был бы рейдерам сюрприз… Да мало ли что ещё можно придумать! Женщин нет? Так купите, блин, у работорговцев, в конце концов, или, вон, в горах Закава ситуация обратная. Вирус-то, поди, без носителей уже вымер давно. Но нет, катаются и палят друг в дружку из пушек, дебилы. Где логика, блин?

— Понимаешь, солдат, ты не учитываешь одну штуку. Этот срез — недо-постколлапсник. Сорок лет назад начался коллапс, но не завершился естественным образом, то есть созреванием фокуса, поглотившего освобождённый всеобщей гибелью сенсус, его переходом на новый уровень бытия или попаданием в ловушку Основателей и падением в ту пыльную жопу, из которой мы не так давно выбрались.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы это случилось, тут некому было бы в танчики играться. В постколлапсниках выживших нет.

— А, ну да. Начинаю понимать, как это работает. Думаешь, отсюда твои бывшие коллеги вытащили очередного синеглазика?

— Может быть, — пожала плечами она, — но вовсе не обязательно. Статистически более вероятно, что он просто погиб. Фокус редко доживает до конца коллапса. У него нет никаких суперспособностей, это просто ребёнок. Да, обычно на него не действует ключевой коллапс-фактор. То есть, например, если здесь она была девочкой, то не умерла бы от фемовируса. Но это не значит, что её не могло убить случайной пулей в битве за последнюю живую особь женского пола. Понимаешь, о чём я?

— Более или менее. Но с игрой в танчики всё равно не врубаюсь. Это же зверски тупо!

— Сенсус, солдат. Это сублимат человеческой активности, вырабатывается большими группами людей в процессе организованной деятельности: любви, войны, революции, масштабных строек, освоения фронтиров, развития науки и искусств…

— В нашем срезе его, наверное, хоть жопой жуй, — заметил я.

— Именно, — кивнула Аннушка. — За это и ценят. Один из самых высоконасыщенных, сенсус чуть ли не с неба капает, поэтому только там можно реализовать некоторые проекты. Так вот, если фокус изымают, то поглощённый им сенсус исчезает с ним. А если убивают, то он как бы сгорает, прихватив остальной сенсус среза. Весь или частично — как повезёт. Не знаю, от чего это зависит. Может, Лейх знает. Переходит в другую форму, или рассеивается, или что-то там ещё с ним происходит, но срез остаётся с жесточайшим сенсус-дефицитом. Это вводит выживших в состояние своеобразного паралича мотиваций. Они теряют волю к сенсус-деятельности. Ни полюбить, ни поработать, ни подраться. Поэтому со стороны их жизнь выглядит иногда довольно причудливо.

— Получается, убирать синеглазок из среза всё-таки благо?

— Да, в этом случае они утащат с собой только тот сенсус, который успели усвоить. Чем раньше их забрать, тем больше шансов у мира оклематься, но тем слабее выходит корректор. Я раньше не задумывалась, но теперь подозреваю, что Грета не просто так меня год выдерживала. «Не могла найти, не могла догнать», — чушь. Дожидалась, чтобы я набрала как можно больше сенсуса, а на то, что всё это время в моём мире умирали люди, ей было плевать. Выдернула, когда уже почти никого не осталось, в последний момент…

В гараже взревел мотор, залязгали разболтанные траки, и танк, отчаянно дымя выхлопом, пополз наружу. На свету стало заметно, какой он ржавый и облезлый. Видимо, сил на эстетику у старого танкиста уже нет, поддерживает на ходу — и ладно. На его век хватит.

— Залезайте, шпаки! — заорал Семёныч, выглянув из люка. — Осторожно, тут тесновато и углы острые!

Я бывал внутри наших танков, в «Марго» даже попросторнее. Но эргономика вообще никакая — всё неудобно, отовсюду торчат рычаги и крутилки, устроиться на жёстком узком сиденье можно только полубоком и скрючившись. Мне, как я понимаю, досталось место стрелка-пулемётчика, он же заряжающий. Аннушка ввинтилась в командирско-канонирскую нишу — там пушка и верхний люк с нормальным обзором. Через него хотя бы дышать можно, а вот у меня тащит горелым маслом из моторного отсека. Я бы лучше снаружи на броне поехал, как привык, но танк для этого совершенно не приспособлен, сесть толком некуда. Надел шлемофон и принялся изучать матчасть — торчащий передо мной казённик пулемёта. Немного похож на наш ДШК — такое же кольцевое оребрение на стволе и ручки с деревянными вставками. Но калибр заметно побольше, перекрывает даже КПВ. Померить нечем, но в закреплённых рядом коробах матерчатые ленты с патронами миллиметров как бы не на двадцать. С такого БТР можно разобрать, как нефиг делать.

— Держитесь! — сказал наушник в шлеме. — Будет трясти!

Я вцепился в пулемёт, Аннушка выругалась, стукнувшись о закраину люка. Трясёт действительно немилосердно, похоже, амортизаторы тоже ни к чёрту.

— Которые бронебойные? — спросил я, прижав ларингофон.