Та сторона, где ветер

– Что я? А, ну да… – Иван Сергеевич начал расстегивать мокрый костюм.

– Владьке надо переодеться, – сказал Генка. – Простынет ведь.

Иван Сергеевич шагнул к кухонной двери.

– Дать тебе сухую рубашку?

– Сам, – донеслось оттуда.

– Вот так все время. Все сам, – устало сказал Иван Сергеевич. – Все одно и то же. В Воронеже когда жили, вздумал по ночам на велосипеде гонять вокруг двора. Он ездит, а я в подъезде стою, от страха полумертвый. Один раз в какого-то пьяного дурака врезался, упал. Мне бы бежать туда, помочь, а я бочком, бочком да по лестнице домой. Не дай бог, если узнает, что следил за ним.

За дверью раздался стук: Владька стянул ботинок. Иван Сергеевич оглянулся на дверь и продолжал:

– А как гроза – значит, все. Любую работу бросаю, домой бегу. Знаю, что уже торчит где-нибудь на верхотуре. Сколько раз его с крыши стягивал.

– Грозовые потоки изучает, – неловко сказал Генка.

– Да слушай ты его больше! – с резкой горечью бросил Владькин отец. – Потоки! Знаю я эти потоки. Молнию он ждет, вот что…

Генка не понял сначала. Он даже сказал:

– Вам бы громоотвод на крышу. А то и правда…

Иван Сергеевич стащил наконец пиджак, бросил на спинку стула и остановился прямо перед Генкой:

– Гена, я серьезно…

– Что? – вздрогнул Генка.

– Вы вроде друзья. Ты присматривай за ним, ладно? Не в громоотводе тут дело. Ты слышал про Мари Латенье? И я не слышал. А он вот услыхал по радио. Французская пианистка это, слепая была. Летела в Америку на гастроли, а самолет в грозу попал. Молния ударила рядом, тряхнуло как следует их. И стала эта пианистка видеть. Наверно, от испуга нерв какой-то сработал. В общем-то, непонятно, но факт. И в газетах, говорят, писали… Вот Владик мой и лезет под каждую грозу… Ждет.

Генка отвернулся. Лицо начинало гореть почти так же, как тогда, при первой встрече с Владькой. «Ты что, взбесился? Не видишь, да?..» – «Не вижу, ну и что?» Генка забыл. Вернее, не забыл, а привык за эти дни к Владькиной слепоте. Но ведь Владик-то не привык. И не привыкнет никогда. Он поднимается на крышу и ждет: может быть, ударит молния. Может быть, она ударит не прямо в него, во Владьку, а где-то рядом. И тогда, может быть, случится чудо…

– Он говорил, что иногда видит разные пятна. Значит, какие-то нервы работают, – сказал Генка.

– Ты его больше слушай. Он тебе наговорит…

– Его нельзя вылечить? – тихо спросил Генка.

– Как его вылечишь? У скольких врачей были…

– Никак нельзя?

– Нет.

– Никак-никак?

Иван Сергеевич удивленно вскинул на Генку глаза. Эти глаза были очень похожи на Владькины, только усталые, с красными прожилками на белках.

– Был один врач, молодой еще. Говорил, что можно попробовать сделать операцию. Есть один шанс из тысячи. Понимаешь, один из тысячи.

– Понимаю, – кивнул Генка. – Значит, все-таки можно.

– Это еще молодой врач, – повторил Владькин отец. – Он

всегда спорил с другими. И я не знаю, где он теперь. Кажется, уехал в

Одессу.

– Есть же другие врачи, – упрямо сказал Генка. – Разве он был самый лучший?

– Он был очень хороший. Горячий только.

– Его же можно найти. И есть же другие.

– Есть, – сухо сказал Иван Сергеевич и встал. – Но есть еще такая штука: теория вероятности. Попробуй в тысяче горошин отыскать одну-единственную нужную. Вслепую отыскать.

Все это было, наверно, правильно. А Генка чувствовал, как растет его упрямство.

– Разве у врачей вслепую? Там наука.

– Наука… Владька надеяться будет, ждать будет, а операция не получится. Это знаешь какой удар? Это почти насмерть. И не вздумай ему говорить про это. Надежды все равно никакой, а он покой потеряет… А так я знаю: он все равно человеком станет.

– Человеком? – шепотом спросил Генка.

Он не мог спросить громко, потому что в одну секунду вскипела обида. Жгучая, как соль в горле. Злая до слез. Еще не совсем понятная, такая, когда трудно отыскать слова.

В кухне стукнул об пол второй ботинок.

– Вам бы только «человеком», – хрипло сказал Генка. – Всегда одно и то же: «человеком, человеком»!

– А ты как думал? – холодно сказал Иван Сергеевич.

– А я никак не думал. А вы Владьку спросили? Он, может быть, не хочет быть таким человеком! Все вы…

Генка не проговорил слово «врете». Не потому, что боялся, а потому, что почувствовал: не такие тут слова нужны. Он сказал:

– Ну и пусть. А я не буду следить за Владькой. Он все равно словит молнию!

Иван Сергеевич глянул невесело и внимательно.

– Вот именно… – произнес он вполголоса. – Ну ладно. Вот ты какой. Но ты же не знаешь всего…

– Знаю, – сказал Генка. – Вижу я…

Он снял тяжелый пиджак. Аккуратно положил его на стул и повернулся, чтобы пойти к дверям.

На пороге кухни стоял Владик.

Вот теперь было видно, что он слепой. Лицо его стало каким-то застывшим. Он поворачивал голову беспомощно и растерянно, словно хотел все-таки что-то разглядеть. Может быть, он все слышал?

– Гена, ты куда?

Генка шагнул к выходу.

– Ты придешь? – крикнул вслед Владик.

А Генка не знал. Придет? Или не придет? Владьку жаль до боли. Но зачем Владьке жалость? Ему другое нужно…

Глава десятая