Табак

И тогда Ирина почувствовала, что распад грозит не только ее маленькому беспомощному мирку, который она так старается сохранить, но и миру «Никотианы». Да, Борис как раз такой, каким его видит Динко, а сама она лишь содержанка богача, которая старательно внушает себе, что любит его. Но продолжать обманывать себя низко и подло. Напрасно пришла она сюда уверить себя в существовании того, чего на самом деле нет. Напрасно ищет поддержки у Бориса. Он не в силах помочь ей, а она – принять его помощь. Так уж устроен и ее мир, и мир «Никотианы»: если они хотят существовать, они должны идти по предначертанному им пути. И Ирине остается только идти по этому пути до конца. Возвращение теперь уже немыслимо. Глубокая пропасть пролегла между нею и мещанским домом отца, полуграмотной матерью и невежественными деревенскими родственниками. Ирина уже не может спуститься в их здоровый, но тесный мирок с той вершины, на которую поднялась благодаря своему образованию и Борису, не может снова погрязнуть в болоте, где прозябают обыкновенные, бесправные, слабые люди. Не может взять место участкового врача в какой-нибудь глухой деревушке и там погрузиться в убийственную скуку месяцев, которые будут тянуться, как годы. Не может забыть ни ту жизнь, которую привыкла вести в Софии, ни Бориса, ни Костова, ни фон Гайера. Не может она также вступить и на путь Динко, потому что против этого восстанет все, чем она жила до сих пор.

И тогда Ирина поняла, что мир «Никотианы» и Германского папиросного концерна отравил ей душу каким-то ядом, который превратил ее в слабое, безвольное существо, уже неспособное самостоятельно выбрать свою дорогу в жизни. Единственное, что ей оставалось, – это попробовать свои силы в мире Бориса и попытаться сохранить хотя бы часть своего «я».

И когда она поняла все это, на нее вдруг снизошло мрачное спокойствие.

Немного погодя вернулся Борис и сел рядом с ней, меж двух диванных подушек.

– Ну что? – спросила Ирина.

– Убрали его… – ответил он с явным облегчением.

И Борис стал рассказывать ей о том, что произошло.

– Не говори об этом, – прервала она его.

– Ну ладно, – виновато промолвил он, закуривая сигарету. – Мне тоже все осточертело. Все эти события начинают и мне действовать на нервы… Пока банду коммунистов не вырвут с корнем, на складах не будет спокойно.

– Брат твой тоже с ними!.. – хмуро заметила Ирина.

Днем Костов успел рассказать ей об участии Стефана в забастовке.

– Знаю. – сказал Борис. – В конце концов полиция решилась арестовать его. Я категорически запретил Костову ходатайствовать о его освобождении. Стефана давно уже нужно было хорошенько выдрать, чтоб у него дурь из головы выскочила.

– В полиции его будут избивать, – так же хмуро проговорила она.

– Не посмеют. Он умеет спекулировать на моем имени.

– Но ты отказался купить последнюю партию у «Марицы», – напомнила она, пристально глядя ему в глаза, смеющиеся каким-то холодным смехом. – Из-за этого с ним будут плохо обращаться.

– Ну что ж… Попугают его, конечно, но ничего опасного не произойдет. Это и нужно, чтобы одернуть распущенного парня. А если «Марица» сердится и министр внутренних дел в плохом настроении, это меня не касается. Я не намерен ради Стефана портить свой товар всяким мусором… Кроме того, Кршиванек поспешил сообщить Тренделенбургу, что братья у меня коммунисты, и один субъект из немецкого посольства уже справлялся у Лихтенфельда, не являюсь ли и я агентом Коминтерна… Забавно, не правда ли? А Кршиванек как раз сейчас пытается основать новое акционерное общество и подкапывается в Берлине под договоры Германского папиросного концерна с «Никотианой». Я ничего не могу просить у министерства внутренних дел. Это значило бы подтвердить доносы Кршиванека на меня… Ты что?… Почему ты так смотришь на меня?

– Борис!.. – прошептала Ирина в ужасе.

В его голосе и выражении лица было что-то холодное и страшное – как в тот вечер, когда он привел ее в свой дом, чтобы показать ей Марию, как сегодня, когда он стоял над телом застреленного поджигателя.

– Не будь глупенькой, – процедил он с усмешкой и привлек ее к себе.

От него пахло коньяком. Сегодня он много пил после ужина, один, без всякого повода, только в надежде встряхнуться после изнурительного нервного напряжения. И тут Ирина вспомнила, что вот уже год, как у него вошло в привычку пить каждый вечер, чтобы отогнать от себя нечто такое, что тайно грызет его. Может быть, это страх перед возмездием обездоленных, которых он вгоняет в могилу, может быть – горечь сознания, что нет в его жизни чего-то такого, что имеют другие. Но чем бы это ни было, он хочет от этого избавиться, словно опасаясь сбиться с избранного им пути к безумной цели, которой он стремится достичь.

– Но будь глупенькой… – повторил Борис, но уже без насмешки, а с усталой серьезностью. – Мне хочется, чтобы ты стала похожей на меня, чтобы ты стала сильной, чтобы ты избавилась наконец от своей смешной чувствительности…

– А ты сильный? – спросила Ирина пустым голосом.

– Это доказано моей жизнью и моими успехами.