Табак

Он повернулся к Ирине и фон Гайеру, словно ища у них поддержки. Но, охваченный почти враждебным чувством, он нарочно сел метрах в двух от них и теперь не мог сразу вмешаться в их беседу. Они, как видно, были увлечены разговором, и Костова это раздражало. Значит, и эта женщина задета распадом того мира, от которого хочет остаться независимой. Эксперт попытался угадать, заняты ли собеседники торговой сделкой или же к деловым переговорам примешались чувства, не оскверненные деньгами. Но Ирина и немец говорили очень тихо, и он ничего не мог расслышать.

– Что нового? – громко спросила его Ирина.

– Немецкие станции трубят марши и предупреждают, что передадут важное сообщение, – ответил Костов с досадой.

– Когда именно?

– Может быть, в полдень. Точно не говорят.

– Ультиматум Польше, – небрежно заметил фон Гайер.

– Может быть, поляки примут ультиматум, – сказала Ирина.

– Вряд ли, – отозвался фон Гайер.

Немец устремил свои светло-серые глаза на море. Далеко на горизонте цепочкой плыли миноносцы – крохотный болгарский флот. Казалось, он тоже вышел на военную демонстрацию и, словно маленький безобидный зверек, показывал зубы, выражая преданность своему будущему союзнику.

– Но это война!.. – воскликнула Ирина.

– Война неизбежна, – отозвался немец.

Костов попытался разведать, как далеко зашли их отношения.

– Вечером в городе симфонический концерт, – заявил он таким тоном, словно немецкий ультиматум больше не заслуживал внимания. – Я закажу днем билеты.

– Я не пойду, – сказал немец.

Его отказ был в порядке вещей, фон Гайер не посещал никаких зрелищ.

– Л вы? – обратился Костов к Ирине.

– Я тоже не пойду, – поспешно ответила она. – Надо переписать кое-что на машинке.

Костов мрачно усмехнулся. Он знал, что Ирина уже переписала свою статью о кала-азаре.

– Я так и думал, – мрачно проговорил он по-болгарски.

Ирину его слова задели за живое.

– Вы уже три дня собираетесь на этот концерт! – ехидно заметила она. – Наверное, узнали, что будет присутствовать царь.

– Я не знаю, будет ли он присутствовать, – сердито отозвался эксперт. – Но вы должны благодарить нас, снобов… Я мог бы остаться и помешать вам.

– Вы совсем не опасны.

– Значит, колесо завертелось вовсю?

– Даже трудно было ожидать, что оно завертится так быстро!

Костова передернуло. Он закурил сигарету, но тут же воткнул ее в песок. Это была уже десятая сигарета с утра, а ему было запрещено курить. Фон Гайер плохо понимал по-болгарски, но бдительно прислушивался к колкому разговору.

– Всюду война! – заметил он с неуклюжим немецким юмором, когда Костов и Ирина умолкли.

– Вы правы!.. – подтвердила Ирина. – Табачная атмосфера отравляет все вокруг.

Эксперт посмотрел на них с удивлением. Он еще не остыл и хотел было снова начать атаку, но этому помешал приход Зары и Лихтенфельда. Их встретили с неудовольствием. Ирина собралась уходить. Барон потягивался па песке, подставляя солнцу свое тощее и не очень ладное тело (ноги у пего были слишком длинные, а бедра плоские), а Зара стояла выпрямившись, чтобы поразить публику новым купальным костюмом. Покрасовавшись и пощебетав на трех европейских языках (чтобы все узнали, как бегло она говорит на них), Зара уселась на песке между фон Гайером и Лихтенфельдом. У нее была тонкая фигурка, на ногах – педикюр, голова обмотана желтым шарфом в виде тюрбана, а смуглое бедуинское лицо еще сохраняло девическую свежесть. Только глаза уже глядели по-другому – их изменили и годы, и нарастающее отвращение к мужчинам. Прежнее их выражение невинного и какого-то трагического легкомыслия уступило место насмешливому цинизму и расчетливой, самоуверенной наглости. Зара уже скопила себе приличное состояние за счет своих прежних любовников, но тем не менее выжимала из Лихтенфельда все, что только могла. Барону все чаще приходилось брать авансы под свое огромное жалованье в Германском папиросном концерне и занимать у Прайбиша. Теперь Зара мастерски умела выкачивать деньги из мужчин, но тем не менее вырвать у этого тупицы Лихтенфельда сразу крупный куш ей все еще не удавалось. Барон давно опротивел ей до тошноты, но с ним поневоле приходилось поддерживать отношения, чтобы не потерять доверия немецкой разведки, от которой Зара тоже получала деньги.

Фон Гайера Зара раздражала, как надоедливая муха. Лихтенфельд, который не упускал случая поухаживать за каждой красивой женщиной, поспешил расположиться на свободном пространстве между Ириной и Костовым. Он в двадцатый раз предложил Ирине поучить ее плавать, но она отказалась. Барон лишний раз убедился, что женщина эта – неприступная крепость. Она стоила денег, больших денег!.. А у Лихтенфельда денег не было. Горькое сознание своей бедности примешивалось к скверному настроению, в которое он пришел с самого утра. Он тоже почти всю ночь слушал немецкое радио и теперь ходил злой и расстроенный тем, что какой-то презренный австрийский ефрейтор распоряжается восемьюдесятью миллионами немцев, и в том числе не кем иным, как самим Эбергардтом фон Лихтенфельдом.