Табак

Ирина вошла в свой дом. В комнате ее было натоплено. Из столовой слышался говор хозяев. Они вели однообразную жизнь, беседовали только о еде, покупках или каких-нибудь домашних делах, время от времени ходили в кино и ждали от кого-то маленького наследства, на которое муж задумал купить себе охотничье ружье, а жена – меховое пальто. Он работал в немецкой фирме, был ревнив, сам ходил покупать продукты, а жена, тяготясь его скучным характером, втайне презирала его, но не смела ему изменить.

Немного погодя в комнату вошла хозяйка и, глядя на Ирину полными любопытства глазами, сказала:

– Полчаса назад тебя спрашивал какой-то курсант, фельдфебель.

– Курсант-фельдфебель? – переспросила Ирина.

– Да, высокий русый парень, красивый… Вот с этакими плечами!

И женщина в восхищении показала руками, какие у парня плечи.

– Это, должно быть, мой двоюродный брат, – сказала Ирина. – Немного простоват, да?

– Нет, напротив!.. Разговаривал очень хорошо. Оставил тебе записку.

Ирина знала, что, окончив гимназию, Динко поступил в школу офицеров запаса. Но с тех пор она его не видела. При мысли о нем она вспомнила своих навязчивых родственников из отцовской деревни – по субботам они приезжали на базар в город, и тогда во всем доме воняло чесноком. У отца они останавливались не столько по бедности, сколько из скупости, чтобы не тратить нескольких левов на постоялый двор. Так же раздражал ее и Динко. В гимназию он ходил в одежде из грубого домотканого сукна и царвулях, с пестрядинной торбочкой через плечо, в которой носил учебники. Но она не сознавала, что одежда и говор сельской родни раздражали ее больше, чем их скупость и добродушная навязчивость.

Ирина развернула записку. Динко писал, что завтра после обеда зайдет повидаться, и просил Ирину пойти погулять с ним. Она почувствовала раздражение, но решила согласиться.

Фрейлейн Дитрих была длинной как жердь, с водянистыми глазами и загорелым от лыжного спорта лицом. Этот зимний загар, отсутствие грима и элегантная простота, с какой она одевалась, только и спасали ее от несчастья быть совсем уж безобразной. Она походила скорее на хорошо оплачиваемую машинистку немецкой фирмы, чем на служащую посольства. В этот день на ней была маленькая шляпка, широкое пальто из светло-серой ткани и туфли на каучуковой подошве, с низким каблуком. На пальто у нее поблескивала маленькая свастика – знак мессии, который вознамерился расселить сверхчеловеков по всему свету.

Ей было около тридцати лет, она пыталась лопотать по-болгарски, а когда Бимби представил ей Ирину, она сразу приняла вид светской женщины, которая отлично знает, как надо держаться в обществе. Познакомившись с Ириной, она сейчас же заговорила о погоде, словно опасаясь, как бы ее не сочли слишком молчаливой и скучной, пожаловалась на то, что еще нет снега, и наконец предложила отправиться в театр. Ирина вскоре поняла, что фрейлейн Дитрих, несмотря на свое умение одеться со вкусом, не была пли, во всяком случае, не заслуживала того, чтобы быть более важной персоной, чем обыкновенная канцеляристка, которой случайно достались приглашения, не использованные в посольстве. Пока они шли к театру, Ирина два раза встречалась с ней взглядом. Глаза у немки были какие-то пустые, и вместе с тем в них отражалось упрямство, которое, наверное, раздражало ее начальников. Глаза эти смотрели пристально, были холодны и неподвижны, как глаза саламандры.

Театр быстро наполнялся народом. В ложе Ирина и фрейлейн Дитрих сели на передние места, а Бимби позади них.

Первые ряды партера были заняты профессорами, прибывшими па торжество со своими почтенными супругами. За ними в строгой иерархии следовали ординарные доценты и приват-доценты, многочисленная когорта ассистентов и представителей корпораций с внушительными гуннскими наименованиями. Профессорские жены смотрели прямо перед собой с бесстрастной серьезностью мумий или негромко разговаривали об астмах, диабетах и почечных расстройствах своих именитых супругов, чей блеск они отражали бледным светом, будто кроткие луны. Многие профессора, перессорившись из-за каких-то доцентских выборов, не здоровались и враждовали друг с другом не на жизнь, а на смерть; иные, наоборот, составляли несокрушимую фалангу на всю жизнь. Ассистенты кланялись доцентам, а доценты профессорам. Неписаный устав университетской иерархии гласил, что тот, кто хочет подняться по ее ступенькам, должен со смирением и покорностью год за годом выражать свою верность шефу, который милостиво приютил его.