Табак

Лила все молчала. Печка весело гудела, по радио передавали какое-то танго. Но теперь Лила думала уже не о падших девушках-машинистках, которые возвращаются с курортов наглыми, раздобревшими и загорелыми, а о черной ночи, нависшей над рабочими, о бесправии, унижающем во всем мире человеческое достоинство. Ее охватило желание закричать от обиды и гнева, кинуться па директора и разодрать ему лицо ногтями. Но она не пошевельнулась, даже не дрогнула, только устремила на него свои отливающие металлическим блеском глаза.

«Умная, все сразу понимает, – довольно подумал директор. – Не разыгрывает недотрогу. Вполне заслуживает того, чтобы разодеть ее, как куклу!..»

Он решил, что пора действовать. Встал с кресла, на мгновение остановился, смущенный враждебным огнем в ее глазах, но сейчас же подошел и уже хотел было погладить ее по щеке, как вдруг Лила отшатнулась, и рука его повисла в воздухе.

Директор кисло улыбнулся.

– В чем дело? – сказал он. – Ты же интеллигентная девушка!.. Кому нужны церемонии?

– Нужно уменье держаться прилично, – ответила она.

– В этом не будет недостатка… Ну не глупи, подойди ко мне!.. Не пожалеешь.

– Ни в коем случае.

– Как хочешь!

Директор усмехнулся и опять сел в кресло. Ему пришло в голову, что, может быть, надо было действовать настойчивее, но желания его уже поостыли.

– Можешь поступить к нам и без обязательства сделаться моей любовницей, – сказал он.

– Нет, спасибо… Прошу только принять меня укладчицей на следующий сезон.

– Решено! – с улыбкой согласился директор.

Лила вежливо поклонилась и вышла из кабинета.

Оставшись один, директор вдруг почувствовал какую-то безотчетную грусть, горечь, неудовлетворенность жизнью. Игра началась с неудачи, но это как раз и разжигало его ослабевшую чувственность, извращенное желание осквернить что-то такое, с чем он встретился первый раз в жизни.

На дворе было холодно, порхали снежинки. Смеркалось, и в сумраке декабрьского вечера табачные склады высились, безмолвные и темные, как тюрьма. Во дворах и у ворот мелькали тени приземистых усачей с карабинами – это были македонцы, нанятые фирмами для охраны, а но улицам разъезжали конные полицейские патрули. Имущество господ охранялось заботливо. Склады были полны обработанного и готового к вывозу табака. Лила поплотнее стянула на себе гимназическое пальтишко, которое носила вот уже пятый год, и быстро пошла домой. Даже в этой неказистой рабочей одежде, шерстяных чулках, старой юбке и платке она была красива, и мужчины оглядывались на нее.

Вскоре мимо нее промчался принадлежащий фирме дешевый «форд», в котором возвращался домой директор. «Идиот! – с презрением подумала Лила. – Уж не воображал ли он, что я от радости упаду ему в ноги. Но хорошо, что я ему не нагрубила… Ведь в этом сезоне ни одна фирма не хотела брать на работу ни меня, ни отца». Она не раскаялась в своем поступке, даже когда стала дрожать от холода, а в продранные туфли набился снег и чулки промокли. Самолюбие Лилы не было уязвлено и когда она встретила на главной улице кое-кого из своих бывших одноклассниц. Оживленные, свежие, они весело пересмеивались со своими юными кавалерами; одеты они были в элегантные теплые пальто, замужние даже носили вуалетки, под которыми лица их казались какими-то неестественно, приторно нежными. Это были мотыльки моды и житейской суеты, еще в гимназии упражнявшиеся в искусстве обольщать мужчин и ловить богатых мужей. Из сожаления или пренебрежения к Лиле они теперь притворялись, что не замечают ее.